Тень среди лета
Шрифт:
Он принял позу прощания, на которую тут же ответили: поэт – рьяно, андат – медленно и задумчиво. Маати первым отправился через мост.
– Ты меня ждал? – спросил Ота, отойдя на достаточное расстояние. Поэт и его раб все еще наблюдали за ними, но слышать уже не могли.
– Надеялся, – честно ответил Маати.
– Твой учитель как будто тоже был рад меня видеть.
– Ему не нравится, что я целыми днями торчу дома. Он думает, мне нужно больше бывать в городе. Сам он терпеть не может домоседство и не понимает, что я в нем нахожу.
– Ясно.
– На самом деле не все так просто, – добавил Маати. – А как
– Пришлось, – ответил Ота, дивясь собственной прямоте. – Мне больше не с кем поговорить. Боги! Он дал мне три полосы серебра!
– Это плохо?
– Это значит, мне надо оставить работу на пристани и вместо этого водить тебя по чайным. Платят больше!
Он изменился, это ясно. Голос почти тот же, хотя лицо повзрослело, возмужало. В нем все еще узнавался тот мальчишка в черных одеждах из воспоминаний. Впрочем, кое-что было ново. Не то чтобы он стал менее уверен в себе – это сохранилось в манерах и речи, – но как будто не так уверен в своем будущем. Это чувствовалось по тому, как он держал чашу, как пил. Что-то тревожило давнего учителя, хотя Маати никак не мог угадать причину этой тревоги.
– Грузчик, – повторил он. – То-то дай-кво удивился бы…
– Да и не он один, – сказал Ота, улыбаясь в чашу с вином.
Уединенный дворик чайной располагался на террасе, откуда была видна вся улица и южная оконечность города. Лимонные свечи – защита от кровососов – распространяли в воздухе ароматный дымок, от которого у вина появлялся странный привкус. На улице ватага молодых людей устроила песни с танцами, а три девицы со смехом наблюдали представление. Ота сделал долгий глоток.
– Ты, я вижу, тоже был удивлен?
– Да, – признался Маати. – Когда вы ушли, я думал… все думали…
– О чем?
Маати набрал воздуха в грудь, сморщил лоб в попытке выразить домыслы и легенды, которые сам никогда не рассказывал. Ота-кво повлиял на его жизнь даже больше дая-кво и уж точно больше отца. Он представлял, как Ота основывает новый орден – мрачное, даже зловещее тайное общество, которое вступает в противостояние с даем-кво и его школой. Или пускается в морское путешествие, а может, попадает в гущу войны где-нибудь на Западе. Маати никогда бы в этом не признался, но был разочарован тем, в кого превратился его первый наставник – в простого обывателя.
– Я предполагал нечто иное, – ответил он, принимая неопределенную позу.
– Да и это было непросто. В первые месяцы я думал, помру с голода. Да, нас учили охоте и собирательству, но толку от этого оказалось немного. Когда я получил миску похлебки и пол-ломтя черствого хлеба за чистку курятника, то решил, что в жизни не ел ничего вкуснее.
Маати засмеялся. Ота улыбнулся и пожал плечами.
– А ты? – сменил он тему. – Селение дая-кво не обмануло твоих ожиданий?
– Пожалуй. Правда, там приходилось больше учиться, но это было нетрудно. Потому, что я видел смысл. Не просто сложности ради сложностей. Мы изучали старинные языки и наречия Империи. Истории андатов и тех, кто их воплотил, узы, которыми их связали. Как они освобождались. Я раньше не знал, насколько трудно поработить андата во второй раз. То есть все наслышаны о том, как некоторых пленяли и в третий, и в четвертый раз, но я не…
Ота рассмеялся – тепло, весело, но не
– Просто звучит так, будто тебе это нравилось, – сказал он.
– Так и было, – ответил Маати. – Меня это очень увлекло. Да и давалось неплохо. По крайней мере, учителя так считали. Хотя Хешай-кво меня немного озадачил.
– Как я?
– Нет, не так. И все же, Ота-кво, почему вы не пошли с даем-кво? Почему отказались?
– Потому, что они неправы, – ответил Ота. – И я не хотел в этом участвовать.
Маати нахмурился в пиалу. Темная глянцевая поверхность отразила его лицо.
– А если бы он предложил снова, вы поступили бы так же? – спросил Маати.
– Да.
– Даже если бы пришлось жить грузчиком?
Ота глубоко вздохнул, обернулся и сел на перила, вперив в Маати темный, тревожный взгляд. Его руки замерли на полупозе, которая, будь она закончена, могла бы означать обвинение, требование объясниться или вопрос.
– Неужели моя работа – преступление? – спросил Ота. – Сначала Лиат, теперь ты. Все об одном и том же. Я начал брошенным ребенком – ни семьи, ни друзей. Даже не смел называться своим именем. И посмотри, чего я достиг: у меня есть работа, друзья, любимая. Есть пища и кров. По ночам я могу слушать поэтов, философов или певцов, могу сходить в бани или чайную, выйти в море на паруснике. Неужели моя жизнь так плоха? Так ничтожна?
Маати удивился тому, с какой мукой это было сказано, если не с отчаянием. Ему показалось, что слова Оты предназначаются ему лишь наполовину.
– Конечно, нет, – подумав, сказал Маати. – Не все ценное обязано быть великим. Если вы послушались зова сердца, какая разница, кто что скажет?
– Может, и никакой, а может, огромная.
– Если вы уверены в себе, вряд ли, – ответил Маати.
– А есть такие, кто уверен в своем выборе? Ты, например, уверен?
– Нет, – признался Маати. Озвучить глубочайшее из сомнений вышло легче, чем он ожидал. Он ни разу не поделился им ни с кем в школе, даже с даем-кво. А уж Хешаю не скажет даже под страхом смерти. Ота – другое дело. – Но сделанного не воротишь. Я уже принял все свои решения. Осталось только проверить, хватит ли у меня твердости им следовать.
– Хватит, – успокоил его Ота.
– Сомневаюсь.
Молчание тянулось, как воск. Под террасой на улице взвизгнула и засмеялась женщина. Вдалеке в ответ залаяла собака. Маати поставил опустевшую – только осадок остался на дне – пиалу и прихлопнул комара. Ота рассеянно кивнул – скорее себе, чем Маати.
– Ну что ж, значит, ничего не поделаешь.
– Уже поздно, а мы оба пьяны, – произнес Маати. – Утром все покажется лучше. Вот увидите.
Ота взвесил сказанное, после чего принял позу согласия.
– Я рад, что нашел вас, – сказал Маати. – Наверное, так и должно было случиться.
– Может быть, – согласился Ота-кво.
– Вилсин-тя!
Эпани проговорил шепотом, но так настойчиво, что Марчат услышал его сквозь сон. Не успев как следует проснуться, он перекатился на бок и даже отбросил в сторону полог.
У постели стоял домоправитель, одной рукой запахивая халат. Лицо, озаренное свечой, было невесело.
– А? – буркнул Марчат, еще пытаясь вынырнуть из сонных глубин. – Что стряслось? Где пожар?