Тень Уробороса. Эпоха лицедеев
Шрифт:
— Какая, к черту, разница?! Убрать труп, уходим! Через три минуты сюда понаедет пол-Управления сыскарей! — и командир тихо выругался.
Камера зафиксировала мигающий тревожный сигнал системы оповещения…
Минуту спустя командир упал в кресло своего автомобиля и отключил линзу.
— Вы что-нибудь понимаете, господин Антарес? — досмотрев материал, спросила Эмма.
Сэндэл сидела, скорчившись и стиснув голову руками. У ее правого виска виднелась опасно зажатая в кулаке пилка для ногтей.
— Снова убийство! Я этого не выдержу… — стонала она.
— Будьте добры заткнуться! — с холодной ненавистью процедила глава «Подсолнуха».
— Не смейте так со мной разговаривать!
Эмма даже не обратила на нее внимания:
— Господин Антарес, я уезжаю. Свяжусь с вами при первой возможности.
— Да, Эмма. Я постараюсь проанализировать то, что мы получили.
— Это уже неважно.
Даун и Антарес одновременно воззрились на писательницу. Затем Эмма набросила свой пиджак и ушла.
— А что я могла сделать, Макси? — в отчаянии выкрикнула Сэндэл, не выдерживая жалящего взгляда супруга.
— Ты? — поднявшийся с места Максимилиан смотрел теперь сквозь жену, словно она была пустым местом. — Ты могла уйти. Бросить свое долбанное «писательство» еще пять лет назад!
— На пике славы?! Ты что?!
Он ничего не сказал, лишь потряс направленным на Сэндэл указательным пальцем. Приоткрыл рот, но передумал говорить. Помедлив секунду, развернулся и покинул кабинет.
Сэндэл выскочила следом.
— Никто не бросал карьеру, с таким трудом сделав ее, понял?! — отчаянно выкрикнула она в его удаляющуюся спину. — Ты сам же мне способствовал!..
Антарес сделал шаг со ступеньки, встал и поворотился к жене:
— Георг Кан бросил карьеру, не успев исписаться. Поэтому в его книгах нет банальной пошлятины. Поэтому он не поставил бы меня в такое идиотское положение, в которое поставила ты с этим «племянником тетушки Кармен»! Знаешь, чей он племянник? Он племянник генерала Калиостро. А ты… ты…
Громко щелкая и подвизгивая, обезьянка скатилась с хозяйкиного плеча, промчалась через коридор и взлетела на голову посла.
— И запри куда-нибудь эту гадину! — спускаясь по лестнице, Антарес в пароксизме гнева отшвырнул животное далеко в сторону.
Сэндэл со слезами впилась в дверной косяк и сломала ногти:
— Вот и отправлял бы Георга Кана выполнять твои паскудные приказы… — пролепетала она побелевшими губами.
2. Ника
Неизвестно где, неизвестно когда.
Выпускать Нику Зарецкую из заточения на свежий воздух стали примерно через месяц. Ей казалось, что минули годы. Девушка давно перестала вести счет дням, к тому же она и не предполагала, сколько времени прошло в интервале между ее похищением и пробуждением в камере.
Зарецкая поняла: биться и кричать бессмысленно. Ее тюремщик казался немым и глухим. Если она разбивала посуду с едой, то оставалась голодной на весь день. И тогда у Ники возник план. Она сделала вид, что смирилась. Для правдоподобности пришлось изображать депрессивное помешательство, а это не так уж легко, тем более, когда подозреваешь, что за тобой подсматривают. Но жажда свободы была сильнее, и девушка целыми днями, раскачиваясь вперед-назад, сидела на своей жесткой кровати.
— Так и правда рехнуться можно… — частенько шептала она, стеклянно глядя перед собой. Шептала, чтобы не сойти с ума.
Ника едва не выдала себя, когда вошедший тюремщик тихо сообщил о предписанной прогулке. Здравый рассудок возобладал над ее порывом подскочить и закричать от радости.
Зарецкой хотелось выспросить охранника, оказавшегося отнюдь не безгласным, что это за место и для чего она здесь. Однако спешить было нельзя.
Бывшая курсантка впервые за все это время разглядела внешность своего охранника вблизи. Это был мужчина средних лет, аскетического вида, с ввалившимися гладко выбритыми, но серыми, пергаментно-серыми щеками. Он не выглядел здоровым или счастливым. В глазах его царила исступленная темень. Говорил он со странным акцентом, ни разу не слышанным девушкой прежде.
Ника, стараясь двигаться как можно более заторможенно, поднялась. Тюремщик сунул ей под ноги страшные растоптанные шлепанцы, очевидно — самодельные. Кожа, из которой их сшили, готова была развалиться…
Но делать нечего. Девушка сунула закоченелые ноги в эту кошмарную обувь и, подчиняясь велению конвоира, зашаркала к дверям.
И как же она рыдала спустя два часа! Все впустую! Отсюда нет выхода…
Двор, куда они вышли, был наглухо обнесен серой каменной стеной.
— Постой!
Стараясь не прикасаться к пленнице, тюремщик нацепил ей на руку странный браслет — вроде тех, в которые обычно встраивается система коммуникации для агентов Управления — только сделанный очень грубо и совершенно без учета анатомии запястья пользователя. Для Зарецкой он был слишком велик.
— Не вздумай махать руками или пытаться его снять, — предупредил мужчина. — Иначе лишишься кисти.
И Ника поняла, что он не шутит. Судя по всему, шутить он не умел вообще, равно как и улыбаться. Хотя что ей до его чувства юмора! У девушки была идея-фикс: сбежать отсюда как можно быстрее.
С серого неба сыпал почти невидимый дождик. Изо рта шел пар. Зарецкая очень быстро замерзла. Все-таки ее камеру хоть немного, но отапливали, а здесь налетающий время от времени ветерок продирал до костей. Из одежды на ней была все та же, теперь совсем замызганная, сорочка. Нечесаные волосы спутались едва ли не в колтун, и пленница представала очень убедительной в роли бедняги, потерявшей разум.
Тюремщик следил за нею неусыпно. Стоя посреди «двора», Зарецкая осторожно разглядывала свою темницу. Снаружи та выглядела как приземистый двухэтажный барак, сложенный из камня. Вдали, за этой постройкой, в тумане угадывались и другие, но они казались призраками. Деревьев поблизости не наблюдалось. Все, что можно было отнести к растительности, путалось под ногами осклизлой, похожей на водоросли, травой или покрывало камни плотным панцирем бледно-зеленого мха.
— Я замерзла… — отчаявшись что-либо предпринять сейчас либо в будущем, проговорила затворница.