Тень в воде
Шрифт:
Это был Ульф, его начальник.
— Не помешал?
— Нет.
— Слушай, нам бы поговорить кое о чем.
— Прямо сейчас?
— Нет, это не телефонный разговор. Можешь прийти сегодня пораньше?
— Могу. А в чем дело?
— Проблема, — отрезал шеф.
— Серьезная?
— Не телефонный разговор, — повторил Ульф.
— Ладно, появлюсь, как только смогу.
Ханс-Петер работал ночным портье в гостинице «Три розы» на улице Дроттнинггатан в центре Стокгольма. Это была маленькая гостиница со старомодным, но индивидуальным характером. Например, постояльцы, нуждающиеся в чистке ботинок, могли оставить их у двери своего
Когда Ханс-Петер переехал к Жюстине, та предложила ему оставить работу.
— Моих доходов хватит нам обоим. — Она улыбнулась своей странной, словно обращенной внутрь улыбкой. — Мы вдвоем можем прожить на папино наследство.
Ханс-Петер бережно взял ее лицо в ладони.
— Думаешь, это хорошо? Чтобы я жил за твой счет, как паразит?
Она не уклонилась от его нежного жеста.
— Не как паразит. Просто ты всегда оставался бы со мной.
У него едва не перехватило дыхание.
— Я и так с тобой, — ответил он. — Я всегда после работы возвращаюсь к тебе.
Ханс-Петер вернулся в душевую. Одеваясь, он посмотрел в окно. Птица была в саду. Ханс-Петер выстроил для нее вольер вокруг вишневого дерева. Внутри вольера находился домик, в котором птица могла спать. Это было домашнее животное, которое на полгода — с апреля до октября — перебиралось в сад. Для Ханс-Петера эти месяцы были передышкой. Все-таки держать такую крупную птицу в обычном доме не совсем нормально. К тому же птица оставляла помет. Жюстина застилала пол и мебель газетами, но это не помогало. Ханс-Петер читал, что птицы испражняются каждые пятнадцать минут. Видимо, так оно и было. Ханс-Петер не боялся птицы: она никогда не внушала страх, пусть порой и хлопала крыльями так, что по комнатам разлетался липкий пух. Иногда она могла разинуть клюв и издать глухой, короткий звук, напоминающий скрип дерева, но Жюстина утверждала, что это всего лишь признак хорошего самочувствия. Птица предпочитала общество Жюстины, но, казалось, не имела ничего против присутствия Ханс-Петера в доме. Несколько раз она даже позволила ему погладить себя по спине. Его поразило, каким твердым и горячим оказалось тело птицы.
Птица досталась Жюстине от одной разводящейся пары. Птенец выпал из гнезда, и его чуть не съела кошка. Супруги спасли птицу. Это был самец, и впоследствии он настолько привык жить в обществе людей, что выпустить его на волю было равносильно убийству. Жюстина прочитала объявление: «Продается птица, по семейным обстоятельствам». Повинуясь импульсу, она немедленно отправилась по указанному адресу.
— Я всегда хотела иметь животное, — рассказывала Жюстина Ханс-Петеру в одну из первых встреч. — Но все не получалось.
Оказалось, что мачеха Жюстины, Флора, терпеть не могла животных.
— Если бы ты знал, как я всегда мечтала заботиться о живом существе, которое было бы привязано именно ко мне, которое было бы только моим. Но она не позволяла.
— А отец? — спросил Ханс-Петер. — Он не мог уговорить ее?
Жюстина усмехнулась.
— Нет, — ответила она, поджав губы.
Когда Флора переехала в дом престарелых, Жюстина все же завела морскую свинку — длинную, коричневую, похожую на крысу. Свинка получила имя Рэтти. Но теперь ее уже не было в живых — ее тельце покоилось под кустом сирени в саду. И Флоры тоже не было в живых.
— Рэтти должны были скормить змеям, — объясняла Жюстина. — Ее никто не хотел покупать, а владелец магазина решил перейти на торговлю рептилиями. Похоже, он просто пожалел Рэтти, вот и отдал мне. Однажды я принесла Рэтти к Флоре в лечебницу. Она сидела в инвалидном кресле. Рэтти нагадила ей на колени — наверное, просто испугалась. Флору нетрудно было испугаться.
Жюстина засмеялась звонким, высоким смехом, а во взгляде блеснул лед.
— Такие были времена, — сказала она.
— А теперь настали другие, — прошептал Ханс-Петер, прижимая Жюстину к себе. — Теперь есть только ты и я. Надо забыть все неприятности прошлого. Я помогу тебе в этом, обещаю.
Ханс-Петер посмотрел на часы. Третий час. Обычно его смена начинается около шести, но сегодня надо выйти пораньше. Он надел джинсы и хлопковую рубашку с короткими рукавами. К концу лета, после затяжных дождей, вдруг снова установилась теплая погода. От влажности растительность словно взбесилась. Ни Ханс-Петер, ни Жюстина не любили возиться в саду. Участок, на котором стоял дом, спускался к озеру Мэларен и был скрыт от посторонних глаз, поэтому можно особо не стараться. А когда зелень начинала совсем уж буйствовать, они обращались к старому садовнику из Хэссельбю-горд. Это был невысокий жилистый человек, явно не дурак выпить. Этим летом Ханс-Петер несколько раз пытался найти его, но безуспешно. Наверное, садовник «ушел», как говорила мать Ханс-Петера о соседе, который периодически уходил в запой.
— Ушел он, Линдман наш. Вот беда-то.
Траву все же надо постричь, отметил про себя Ханс-Петер. Придется заняться этим завтра.
Ханс-Петер стоял в холле верхнего этажа, служившем также библиотекой, и смотрел на воду, ее причудливые переливы и течения. Лодки у пирса не было.
Жюстина, — подумал он, и внутри засвербило беспокойство. Вскоре он заметил лодку и крошечную фигурку, припавшую к веслам.
Глава 5
Видение посещало ее по утрам, совсем рано, перед самым рассветом. Проснувшись, она лежала на спине, и на потолке над ее телом проступали контуры. Она хотела закрыть глаза, но не могла. Хотела повернуться на бок, укрыться одеялом, спрятаться. Но шея, выгнутая назад, не слушалась, и веки не желали прикрыть глаза. Под грудью было влажно от пота, а руки лежали безвольно, точно гири.
Покалеченное лицо, одна глазница пуста, будто вырезанная в листе бумаги, после скомканном. Она видела полуоткрытый рот, из которого сочилась вода.
На месте носа — следы рыбьих зубов, но второй глаз цел. И это было самое невыносимое. Глаз наблюдал за ней, неотрывно; лицо колыхалось, но пристальный взгляд оставался неподвижен.
«Я сплю, — повторяла она, — это всего лишь сон».
Но сны видят с закрытыми глазами, а ее глаза были открыты; она лежала на спине и вглядывалась в сумерки. С ясным, неспящим сознанием. И вот лицо принимало окончательные очертания в рассеянном свете — такое же, как всегда.
Язык прилипал к нёбу, разбухая мертвым звериным тельцем.