Тень ястреба. Сага призрачных замков
Шрифт:
Я вынул четки, пересчитал бусины; забыл, сколько их, и пересчитал снова, чтобы быть уверенным. Привидение удалилось.
— Черт бы побрал этого Йозефа Гергерсхаймера, — сказал Гарольд, отпивая вина и зажигая сигару с обрезанными концами. — Вечно болтает о тщетности бытия. Эх, будь у меня его деньги...
Трутт кивнул; глаза его загорелись диким блеском.
— Была в Эль-Пасо девчонка, — сказал Клайд.
Гарольд, Трутт и Клайд принялись жадно, с бульканьем поглощать эликсир. Я с содроганием думал о критиках из "Джанто", чьи советы всегда были для меня путеводной звездой. Они...
—
— Слушай, — сказал Гарольд, — и запоминай, "Множество жизней"...
Он продекламировал семь стихотворений Эдди Геста.
— Слишком пессимистично, — заметил Трутт.
— А ты аскет, — ответил ему Гарольд. — Когда я буду переписывать словарь, я это слово не включу.
— А я не включу слово "язычник", — проворчал Клайд.
— Безумцы! — изрек вдруг Трутт.
— Кто безумцы? — спросили мы хором.
— Те, кто будет читать эту статью! — проревел он, разразившись ужасающим хохотом.
А я раскачивался на ветке дерева и оплакивал горестную судьбу Болгарии.
Зверь из Бездны
Проведя большую часть жизни в дебрях быстро растущих нефтяных городов, я неплохо знал, как выглядит издерганное, искалеченное человечество. Чаще, чем хотелось, я видел людей страдающих, истекающих кровью и умирающих от аварий на производстве, ударов ножа, огнестрельных ран и других несчастных случаев. И все-таки я считаю, больнее всего смотреть на кошку-калеку, хромающую по тротуару и волочащую за собой сломанную ногу, которая висит только на куске кожи. На этой раздробленной культе животное пытается идти, время от времени издавая тихий стон, лишь отдаленно напоминающий знакомое всем кошачье мяуканье.
Невероятно мучительно видеть страдающее существо; последняя степень отчаяния, без малейшей надежды на осмысление происшедшего самим животным, делает это зрелище более ужасным и трагическим, чем вид раненого человека. В мучительном кошачьем крике, кажется, сосредоточена вся слепая бездонная боль черных космических дыр. Это крик из джунглей, смертельный вой несказанно далекого Прошлого, забытого и почему-то отрицаемого человечеством, Прошлого, лежащего в сонной тени самых дальних уголков подсознания, но готового пробудиться душераздирающим криком животного.
Не только в мучениях и смерти кот заставляет нас вспомнить это жестокое Прошлое. В гневных криках и криках любви, в плавном скольжении по траве, в голоде, бесстыдно горящем в полузакрытых глазах, во всех его движениях и действиях прослеживается его родство с дикими животными, его неукротимость и презрение к человеку.
Кот ниже собаки, но, тем не менее, больше похож на человеческое существо. Потому что он тщеславен, но подобострастен, прожорлив, но привередлив, ленив, похотлив и эгоистичен. Последнее свойство вообще присуще всему семейству кошачьих. Он необычайно эгоистичен. В любви к своей особе он искренен и бесстыден.
Ничего не давая взамен, он требует все, и эти требования звучат в ноющем, голодном, жалобном вое, словно сотрясающемся от жалости к себе и обвиняющем весь мир в вероломстве и нарушении договора. Его взгляд подозрителен и жаден, этот взгляд буравит насквозь. Его
Он неумерен в своих требованиях и ничем не благодарит за щедрость. Его единственная религия — неколебимая вера в божественные права кошек. Собака существует только для человека, человек существует только для кошек. Кот, сосредоточенный лишь на самом себе, считает себя центром вселенной. В его узком черепе нет места более сложным чувствам.
Выньте тонущего котенка из сточной канавы, уложите его спать на мягкой подушке и вдоволь кормите сливками. Дайте ему кров, балуйте и нежьте его всю его бесполезную и сконцентрированную на самом себе жизнь. Что вы получите взамен? Он позволит вам гладить свою пушистую шерстку и будет снисходительно мурлыкать, словно проявляя к вам великую благосклонность. Этим его благодарность и исчерпывается. Ваш дом может гореть у вас над головой, к вам могут ворваться бандиты, изнасиловать вашу жену, ударить по голове дядюшку Теобальда, а вас подвесить за пальцы, чтобы выпытать, где вы храните свои сокровища. Среднестатистическая собака умерла бы, защищая даже дядюшку Теобальда.
Но ваш откормленный, избалованный кот будет взирать на эту страшную сцену безо всякого интереса; он не сделает ни малейшего движения в вашу сторону, а когда потасовка закончится, скорее всего с удовольствием полакомится вашим беззащитным телом.
Я знаю только один случай, когда кот платил за свое благополучие, и то не по своей добродетели, а, скорее, по изобретательности его хозяина. Много лет тому назад один странник пересекал штат Арканзас на легкой двуколке в сопровождении огромного толстого кота неизвестной породы. Этот путник ехал ни слишком быстро, ни слишком медленно, он был высоким, худощавым и выглядел изможденным и голодным даже после сытного обеда.
Способ странника добывать еду был прост и артистичен. Спрятав коня и двуколку в зарослях, он с котом на руках, слегка пошатываясь, словно после долгой, утомительной ходьбы, подходил к какому-нибудь фермерскому дому и стучал в дверь. Когда с опаской выходила хозяйка, наш путник никогда не прибегал к такой грубой тактике, как выпрашивание милостыни. Нет, держа шляпу в руке, он покорно просил дать ему щепотку соли.
— Бога ради,— почти всегда слышал он в ответ.— Но зачем вам соль?
— Мэм,— дрожащим голосом отвечал наш гений,— я так голоден, что собираюсь съесть этого кота.
Услышав такое, добрые женщины, как правило, тащили слабо протестующего путника в дом и набивали его желудок — и желудок кота — самыми лучшими яствами из своих кладовых.
Я не могу назвать себя жертвой котофобии, которой поражены многие люди, но и не питаю к ним любви. Я могу взять кошку, но могу и расстаться с ней.
В детстве у меня почти всегда были кошки. Одних мне дарили, другие сами забредали в наш дом, гостили, а потом столь же таинственно исчезали. Я говорю об обычных деревенских уличных кошках, кошках без завидной родословной и породистых предков. Животные нечистых кровей, как и люди, наиболее интересны для изучения.