Тени и зеркала
Шрифт:
«Мне это известно, миледи…» Он точно так же говорил с леди Квенир», — мысленно передразнила Синна, удержав на лице выражение вежливого внимания. Старая леди Квенир, вздорная чудачка, глухая на одно ухо, была двоюродной бабушкой Синны и жила где-то на берегах Зелёной реки. Пару раз в год — обычно на её день рождения и на праздник урожая — она заявлялась в Заэру, где по нескольку дней изводила нотациями лорда, своего любимого племянника.
— Вот видите. Никому не удавалось взять замок. К тому же все вассалы моего отца со своими людьми съедутся сюда по первому его зову.
— Конечно,
— Но неужели опасность так велика? Ведь Ти'арг…
— Наша защита от Альсунга, это верно, — закончил за неё менестрель и тут же прикусил губу, спохватившись, что перебил дочь своего господина, то есть совершил непростительную дерзость. На мгновение обнажились зубы — такие белые и хищно-острые, что Синне стало немного не по себе. — Однако Ти'арг сейчас настолько слаб и разобщён, что, боюсь, опасения милорда не напрасны… А новый альсунгский король отстраивает корабли, проводит наборы рекрутов. Участились нападения на торговые ти'аргские суда, и говорят, что перевалы в Старых горах скоро станут опасным местом.
Линтьель говорил очень ровно, и его приятный голос обволакивал, как в ритмичных переливах сказаний. Но Синна отлично видела его волнение, бледность и тени от бессонных ночей, залёгшие под южными, с поволокой, глазами. Он был предан её отцу искренне, предан больше, чем дорелийскому королю или кезоррианским правителям — а для неё до сих пор оставалось загадкой, за что именно. Синна не сомневалась, что какая-то важная для обоих история неожиданно и крепко связала их (лорд Заэру любил помогать людям, чтобы потом получать от них ощутимую пользу, и привил склонность к этому своей дочери), но эту тему Линтьель всегда обходил молчанием — хотя в остальном доверял ей, как не всякому мужчине. Это льстило Синне и захватывало её настолько, что время от времени она боялась забыться.
Кажется, сейчас наступил именно такой момент. Опираясь на его тонкую, но сильную руку, чувствуя плечом его тепло, Синна наслаждалась самим фактом того, что они идут рядом, — и это наслаждение смешивалось с тоской от недолговечности и хрупкости чего-то неуловимого и неназываемого. Разозлившись на себя за лишние мысли, Синна легко вернулась к государственным вопросам.
— В любом случае у нас есть время, а это уже хорошо, — мягко произнесла она, обращаясь к привычке искать преимущества в любой ситуации.
— Только это меня и успокаивает, миледи, — совсем тихо произнёс Линтьель. — Потому что всё остальное… — он умолк, будто замявшись, и Синна подсказала:
— Магия?
Менестрель искоса взглянул на неё, и в выражении его лица проскользнуло необычное сочетание благодарности и предостережения. «Опасно тебе лезть в это, держись в стороне», — словно просил этот взгляд. Но Синна не собиралась сдаваться.
— Так я права? Магия?… Вы писали мне, ещё летом, что чувствуете что-то неладное… Что в столице происходят странные вещи, которые Вас тревожат. Но выражались так туманно, что напугали меня окончательно.
Синна
О её леди-матери, умершей родами рыжеволосой красавице, рассказывали, что она владела волшебным даром, который так и увял — без обучения у Отражений, не успев расцвести. Отец никогда не подтверждал, но и не отрицал эти слухи — со слишком большой и сокровенной болью связывались для него любые разговоры о покойной жене. В самой же Синне не было ни капли магии, и это было, пожалуй, единственным, о чём она всерьёз жалела и чего бы страстно желала, если бы разрешила себе такое желание.
Но она не разрешала. Что толку мечтать о невозможном — ведь это лишь нарушает душевный покой и затуманивает зрение.
— Да, миледи, — неохотно признал Линтьель. Неподалёку от них ветер закружил в золотом вихре сухие листья — пока их совсем немного, но скоро настанет время листопадов, и вся округа покроется шуршащим ковром — и менестрель рассеянно проводил их взглядом. — Было несколько смертей, которые мы не можем объяснить… И несколько других… явлений.
— Например? — уточнила Синна — внешне небрежно, с внутренней непреклонностью. И Линтьель снова повиновался, изрядно потешив этим её самолюбие.
— Фантомы… Иллюзии, сотворённые миншийскими магами, обращались против них в битвах. Отражения всё хуже видят в своих зеркалах то, что должны видеть. Повсюду бродят сплетни то о призраках, то о чудовищах… — он вздохнул. — Само собой, большая их часть — просто вздорные выдумки. Но одна долька у апельсина наверняка не сгнила, как говорят у нас в Кезорре… То есть во всём есть доля правды, миледи.
— Я поняла… Это всё?
— Нет. Магия вообще… даёт сбои, — длинные пальцы изобразили в воздухе какой-то сложный узор. — Простите, но я, наверное, не смогу объяснить. Ей будто что-то мешает — а мой дар не так силён, чтобы я мог в этом разобраться.
Линтьель редко так откровенно говорил об этом. О да, личный музыкант её отца был ещё и его личным волшебником — лорд Заэру умел подбирать окружение… Перед тем, как поселиться в Энторе, Линтьель около двух лет провёл в Долине Отражений.
И Синна сама не знала, что больше заставляет её настроение взлетать вверх вместе с ударами сердца — его музыка или его колдовство.
— Вы скромничаете, — сказала она, решив, что сейчас подходящее время польстить. — Уверена, что Вы со всем справитесь…
— А я не уверен, миледи… А вести из Альсунга не радуют и в этом отношении: возможно, что одна из женщин при дворе нового короля — опытная колдунья. Это совсем нам не на руку.
— Колдунья? — переспросила Синна, даже остановившись на миг от удивления. — Но ведь в Альсунге не терпят магию… Отец говорил мне, что северяне убивают детей, владеющих даром.
Это звучало так ужасно, что она произносила слова, не видя за ними смысла, просто как общеизвестную истину. Так было проще. Примерно так лорд Заэру рассказывал о смертях друзей, или казнях, или об усмирениях бунтов.