Тени и зеркала
Шрифт:
Но, как и для Альена, для него Соуш на время стал единственной связью с миром. Явно сочувствуя, он делился с Нитлотом впечатлениями о погоде — уныло мотал головой, если стоял дождливый или пасмурный день, или торжествующе рисовал над головой круг, если светило солнце. Однажды Нитлот выпросил у него еловую ветку — чтобы перебить хвоей запах лекарств и припарок. Опираясь на плечо Соуша, Нитлот постепенно стал выбираться наружу (хотя спускаться на землю первые разы было чудовищно тяжело) и наблюдать, как наступает осень. Пока он поправлялся, она не просто пришла, но успела утвердить свою власть — и Домик был окружён теперь рыжим облаком, а лес превратился в море желтизны с редкими пятнами багрянца.
Раньше его нисколько не трогала красота природы, но здесь он мог позволить себе эту постыдную чувствительность: Соуш, в качестве свидетеля, в счёт почти не шёл. Кроме всего прочего, он так гармонично сливался с лесом — и копной жёлтых, как листва, волос, и мощными узловатыми руками, и тихой поступью, — что казалось неестественным даже в сознании разделять их.
В конце концов Нитлот, неожиданно для себя, пристал к Соушу с расспросами о том, не хочет ли он научиться читать и писать. Тот сначала смущённо отмахивался, всем видом выражая мысль «Мне-то оно к чему?», но в выпуклых глазах блестела заинтересованность. И теперь они коротали вечера за всем бумажным и пергаментным, что нашлось в Домике, — благо походная библиотека у Альена была богатая. Обучить немого оказалось проще, чем думал Нитлот: оказалось, что Соуша не назовёшь тупым — по крайней мере, в общепринятом смысле. Это подогревало энтузиазм Нитлота — это, а ещё смутное чувство вины и желание как-то выразить свою благодарность.
Однажды ночью, когда Нитлот уже окреп настолько, что всерьёз предвкушал свой уход, они корпели над отрывком из истории Кезорре — довольно сложным и путанным, хоть и написанным, само собой, на родном языке Соуша. Парень водил пальцем по строкам, останавливаясь там, где не понимал смысла или не помнил буквы — тогда Нитлот принимался за разъяснения. Он как раз растолковывал Соушу, почему слово «граница» пишется не совсем так, как «границы», когда услышал явственный скрип верёвочной лестницы. Кто-то карабкался по ней, и Нитлот похолодел. В нём всколыхнулись все давние страхи. Неужели Альен вернулся?… Или это снова оно?
Они с Соушем вскочили одновременно, но было поздно: верным оказалось второе предположение. Хлипкая дверь, не защищённая магией, просто слетела с петель. Раздался ужасающе мерный шаг, и из темноты в пятно света ступило то извращённое существо, которое Альен породил своей безрассудной тягой к власти над смертью.
Нитлот сглотнул комок в горле; его невольно охватил страх, смешанный с тошнотой. Соуш отбежал к другой стене — видимо, в поисках какого-нибудь оружия, — и больше Нитлот не следил за ним, сосредоточившись на противнике.
Тяжело, шаркая, волоча за собой комья земли и мерзкой слизи, существо приближалось к нему. Сквозь дыры в остове савана виднелись ошмётки гниющей плоти, ещё державшейся на костях; Домик заполнила отвратительная вонь. Нитлот провёл по лбу трясущейся рукой — это напоминало ночной кошмар, но было и оскорбительно реально. И сейчас вокруг не было леса, где есть куда бежать и где прятаться. Только стена с кроватью возле, к которой и пятился Нитлот.
Стиснув зубы, он приказал себе собраться, отвязал от пояса зеркало и выставил его перед собой — так, чтобы тварь увидела своё отражение (если, конечно, она могла видеть). Потом, порывшись в памяти, выудил оттуда подходящее заклятие — древнее и сильное, воплощение света и стойкости. Нараспев Нитлот начал читать сложные переливы формул, призывов и приказов уйти, прерывая их подкрепляющими знаками, что по его воле появлялись на стекле, и традиционными увещеваниями, которые должны были подчеркнуть его волю как волшебника:
— Данной мне властью повелеваю тебе, порождение
…и так далее. Но «порождение тьмы» не спешило удаляться. Нитлот вспотел от усилий, зеркало раскалилось у него в руке — а мертвец шагал и шагал, и времени оставалось всё меньше…
И тут случилось нечто молниеносное. Соуш, о котором Нитлот совершенно забыл, выскочил откуда-то сбоку и, воздев над головой нечто большое и тяжёлое, с горловым рёвом швырнул его прямо в существо. «Нечто» оказалось сундуком Альена — и сейчас не было времени задумываться о том, как Соушу вообще удалось оторвать его от пола в одиночку. Нитлот ускорил темп, проглатывая концовки заклинаний, но это уже и не требовалось: существо не развалилось, зато остановилось, потеряв ориентацию.
И Соуш быстрее волшебника понял, как этим воспользоваться: в несколько точных пинков и тычков чудовищной силы он выбросил незваного гостя за дверной проём, словно тряпичную куклу. Нитлот видел, как существо пыталось обхватить костяными пальцами его шею, но попросту не успело дотянуться. Стряхнув врага с верёвочной лестницы, Соуш с той же нечеловеческой скоростью голыми руками выхватил из очага горящее полено и швырнул его следом. И замер, стоя на коленях, тяжело дыша — громоздкая, нелепая фигура на фоне ночи.
Нитлот осторожно подошёл и встал рядом. Долго они смотрели, как тварь катается по земле, охваченная огнём: всё же она была поразительно живуча. Но в итоге всё было кончено — один пепел остался. Нитлот запоздало задумался о том, что будет, если пламя перекинется на Дуб — а потом сообразил, что уж Дуб-то он потушить сумеет. Это проще, чем изгонять мертвецов, когда ничего не понимаешь в некромантии.
— Ведь точно, Соуш, — наконец сказал он, стараясь, чтобы голос не дрогнул от потрясения. — Как это я забыл о таком простом средстве… Огонь против умертвий. Да. И никакой магии.
Соуш молчал. Наверное, соглашался.
На следующий день они оба покинули Домик-на-Дубе, держа путь в Долину.
ГЛАВА XIV
Королю Абиальду, который вернулся из поездки во владения какого-то лорда (то была, как объяснили Ривэну, дань вежливости и знак особого расположения в честь родившегося у того первенца), приспичило устроить очередной званый приём. Как он туманно пояснил своим приближённым, «нечто среднее между балом и маленьким вечером для своих». Лорд Заэру, не особенно надеясь на успех, намекал королю, что сейчас не самое подходящее время (военные приготовления требуют золота, а к тому же близятся затратный праздник урожая и день рождения его высочества наследника), но натолкнулся, конечно, на скучающее равнодушие. А кучка придворных подхалимов и щёголей, что вечно ошивалась возле Абиальда и руководила его развлечениями (в основном в неё попадали обделённые землями младшие сыновья), ощутимо занервничала. Ривэн лично видел, как лорд Вейрон, обычно такой надменный и манерный, крался к дворцовому лекарю за успокоительными каплями… Ещё бы — уже давно капризы короля не бывали такими неопределёнными.
Весь дворец теперь сбивался с ног, стремясь угадать желания Абиальда и королевы Элинор, которая, против обыкновения, на этот раз поддержала супруга — видимо, ей тоже хотелось повеселиться: почему бы и нет?… Музыканты репетировали с утра до вечера, бесконечно переписывались списки приглашённых, целая армия служанок была брошена на отчистку пола в одной из бальных зал. Главный казначей не спал две ночи, составляя смету расходов. Леди Чиаль, подруга и старшая фрейлина королевы (по мнению Ривэна — вздорная старая курица), кружила по дворцу, забраковывая то оттенок скатертей, то цветы в оранжереях. В Совете царило уныние.