Тени исчезают в полдень
Шрифт:
Зина застонала, заметалась на постели и проснулась. Первой ее мыслью было: задавиться, что ли? Но тут же ее окатил холодный пот, она испуганно подумала: «А Бог-то?! Простит разве?» И, лежа с открытыми глазами до утра, думала: а какой он, интересно?
Первый раз за все время она попыталась представить себе Бога и… не смогла. Однако это ничего не значило, Бог был, Зина это знала твердо… Вероятно, он чем-то походит на христа Григория…
Ночами она теперь подолгу и беспричинно плакала.
В это время редактора Петькина
– Вот, Никулина, значит, и с редакторов снимают. Отовсюду Петькина снимают. Да.
Смирнов, новый редактор, говорили, из бывших военных. И еще говорили, что он какой-то больной человек, припадочный. Зина его боялась.
А вскоре завздыхали тощие старушки, то одна, то другая: вот жизнь-то грешная нелегка, в магазинах все дорого, на базаре и того пуще. А ведь топливо на зиму припаси, обутку да одежду обнови. Белые рубахи для всеобщих радений тоже поизносились… И наконец сказали Зине прямо:
– Чего уж, доченька, второй год доживаешь. За жилье мы ни копеечки не брали. А теперь-то уж… ты не обессудь… Рубликов по сто хотя бы в месячишко…
– Да вы что?! – проговорила Зина. – Да за пятьдесят отдельную комнату снять можно!
– А это еще какие хозяева попадутся. А мы уж и за ребеночком твоим ходим, как за своим, и вообще удобства делали, – не отворачивая глаз, заявили старухи. – Ведь Ефимка-то когда Свищев похаживал, мы к суседкам сразу…
– Какой Ефимка?! – еще более удивилась Зина.
– Да Христос наш Гришка… В миру-то он Ефимка Свищев, на желдороге кладовщиком служит…
Зина непонимающе переводила глаза с одной старухи на другую.
– За прошлое-то мы ничего и не требуем. Ну, может, по старенькому платьишку дашь. Для тебя это не добро, а мы на базаре продадим, – как ни в чем не бывало продолжали старухи. – А уж наперед-то по сто рублей, не меньше. Бог-то, он справедливость любит…
Однажды, придя с работы, Зина увидела, что единственный ее чемоданишко пуст.
– Это… это как же? Это что же… – только и выговорила Зина. Больше слов у нее не было.
– Да ведь сама обещала нам кой-чего из тряпья… за квартирку, – помаргивая невинно, заявила Гликерия, – Мы с сестрой Евдокией на базар снесли.
– Чего я вам обещала? Как это снесли? – повысила было голос Зина.
Но тут вмешалась Евдокия, зловеще зашипела, пристукнув по столу костлявой ладошкой:
– Чего это ишшо! Ишь греховодница! Вот скоро причащение кровью Христовой будет. Живо подскажем Григорию, чтоб обмочил твою спину-то…
Зина тотчас представила себе, как корчился от боли парень, прижатый к полу, как наклонился над ним Григорий с бритвой в руках. И примолкла.
– То-то же! – удовлетворенно промолвила Евдокия. – Вот и не вздумай тут нам… богохульствовать.
И Зина осталась почти голой. А дальше пошло еще хуже. Старухи стали забирать ежемесячно всю зарплату. Сто рублей – за квартиру,
– Божье слово душу смиряет, а глад – тело, – внушали старухи. – Так и сподобишься…
Зина частенько подумывала бросить пустой чемодан у старух и подыскать себе другую квартиру. Но боялась. Как она одна с ребенком?
Однажды, возвращаясь с работы, думала невеселые свои думы. Григорий недавно предупредил – скоро радение всеобщего греха. Зина давно замечала – на молениях обшаривает ее глазами какой-то угрюмый бородатый сектант. И, услышав предупреждение Григория, содрогнулась: она знала, что произойдет на этом радении…
В переулке, словно поджидая ее, стояла Марфа, опершись на суковатый костыль. Впрочем, она действительно поджидала Зину.
– Здравствуй, касатушка. Христос с тобой, моя доченька, – заговорила Марфа. – Приметила я – все ты по этому переулочку ходишь. Как живешь-можешь-то?..
– Какая жизнь… – И Зина невольно всхлипнула, ткнулась в плечо старухе.
– Ну-ну, люди ить кругом… То-то я замечаю – неласковая ты ходишь все. Айда ко мне, на заезжем ноне никого нет…
Приведя Зину в свою каморку, Марфа опять, как в первый раз, стала поить ее чаем.
– Бабушка, бабушка, к кому ты меня толкнула! – опять заплакала Зина. – Ведь говорила – хорошие люди.
– Да ведь с Богом в душе вроде… А так – кто их знал, что поганые хлыстовские обряды сполняют.
– Уйду я от них, – заявила Зина. – Пусть хоть зарежут потом, уйду. Не могу больше.
– И верно. И верно, чего тебе? – закивала Марфа, – От них, слышала я, многие уходят. Суровы шибко. – Марфа помолчала и добавила: – От них уйти можно, а от Бога-то не след. И так он уж не шибко милосерден к тебе.
Зина вздохнула глубоко, прерывисто, как ребенок, которого сильно и несправедливо обидели, а теперь вот он немного успокоился и пытается не сильным еще своим умом понять – за что же?
– Скажи, бабушка, ну вот ты… Ты счастливая, довольная жизнью. Благоденствие на тебе какое-то. Как это все… пришло к тебе? – спросила задумчиво Зина. – Как его, милосердие-то, заслужить?
Старуха, кажется, не ждала этого вопроса. И тем более обрадовалась, расцвела даже.
– И-и, касатушка ты моя! – воскликнула она. – Да кака ты еще молоденька!
– Что же, мне до старости, что ли, не понять ничего?
– Поймешь, поймешь, родимая, – заторопилась старуха. – Всякие обряды тяжелые – это тьфу, Богу-то они и не нужны вовсе. Христос свой крест отнес на Голгофу, своими страданиями заплатил за все грехи человеческие. Черным по белому это в святом писании объяснено все. А они, хлысты эти всякие, исусовцы… тьфу! – еще раз плюнула Марфа, – вроде и не понимают этого, все заставляют грехи людские страданием замаливать. А Богом надо проникнуться просто, понять его душой. Понять и принять единожды и навсегда.