Тени исчезают в полдень
Шрифт:
Чаще всего проповеди говорил брат Семен – низкорослый, с тупым подбородком человек. Селиванов пояснил Зине, что брат Семен уважаемый человек в обществе, что является слугой группы, которая объединяет несколько кружков в Озерках, и добавил, что этот Семен, однако, выполняет и еще кой-какие важные поручения общества.
Этот слуга нисколько не походил на Христа Григория. Приветливый, как и Митрофан, он однажды погладил даже отечески Зину по голове, спросил:
– Ну, дочка, нравится у нас?
– Нравится… – несмело ответила Зина.
– Значит, лучше, чем в Ефимкиной секте?
Оказывается,
– Ты, брат Митрофан, помогай постичь ей мудрость Иеговы, – сказал Семен Селиванову.
– Как же, как же… И не сомневайся, брат Семен, – ответил ее квартирный хозяин.
– Вот-вот… Журнал наш переписывать давай. Она грамотная, без ошибок размножать будет. А то у нас плохо с журналами, не хватает на всех…
И Зина переписывала, сперва не особенно вникая в смысл того, что переписывает. Но постепенно начала задумываться, особенно когда приходилось ей переписывать что-то вроде этого: «С 1914 года вспыхнули две мировые войны непосредственно в сердце христианства, и во всей земной системе положение вещей ухудшается, а беспорядок увеличивается. Поднялся безбожный коммунистический великан. Он приобрел власть над третью земли, а именно над 900 с лишним миллионами людей. Христианство делает отчаянные усилия держать великана под угрозой не только затем, чтобы он глубже не проник в христианство, но чтобы он не проглотил также нехристианские нейтральные народы мира».
Однажды Зина своим четким каллиграфическим почерком вывела в тетрадке:
«… С тех пор как в 1918 году пришла к концу первая мировая война, языческие народы под водительством бога этого мира – Сатаны находились в походе к их последней битве против царства Божьего. Это означает, что в 1958 году истекло сорок лет с того времени, как они находятся в походе, и ни Лига наций, ни ООН не удержали их от похода и не побудили их сложить оружие перед царством Божьим…»
Вывела и спросила:
– Дядя Митрофан… Так это что же? Эти языческие народы кто? Ведь это… об нашей стране, что ли?
– А ты пиши, пиши, дочка, – улыбнулся всем своим некрасивым, рябым лицом Селиванов. – Пиши да думай. И ответ придет. Ведь божье все это.
– Божье?
– Какое же еще?! Ты пиши знай! – сказал он построже. – Да не болтай… кому не надо. Большое дело тебе доверено.
Зина и без того уже знала, что болтать не положено, что журналы, которые она переписывает, приходят из за границы, из самой Америки, – недаром их так тщательно прячут. Иногда ей становилось от этого не по себе. Но…
Но, как бы там ни было, ей теперь было легко, во всяком случае, легче, чем до этого. А тут еще редактор газеты, Петр Иванович Смирнов, выхлопотал ей вдруг ордер на квартиру.
И Зине совсем стало хорошо. Теперь как страшный, кошмарный сон вспоминались ей Гликерия с Евдокией, Христос Григорий, эти проклятые радения всеобщего греха. А ведь новый-то редактор, оказывается, не такой уж… И напрасно она его боялась… Только сильно больной человек.
И Зина из своей корректорской прислушивалась к малейшему шуму в его кабинете. И чуть что – бежала туда…
Когда Зина прощалась с Селивановым, переходя в свою квартиру, Екатерина Сидоровна напихала ей в узел всяких кренделей да ватрушек, а сам Митрофан сказал:
– Что ж, Зинаида, ступай со
– Что вы, дядя Митрофан…
– Ступай, ступай, Зинаида. Как ни ласковы люди, а свой угол, понятно, лучше. С ребенком-то одной трудненько будет. Да иногда Екатерина Сидоровна и навестит, постираться там поможет, прибраться. Ну а… Библию на вот тебе, почитывай. На студии, понятно, приходи, как положено. С сынком приходи – нянек много тут.
– Конечно, конечно, дядя Митрофан. Как же я теперь не буду ходить… И переписывать журналы буду ходить…
Зина сказала это не только в порыве благодарности Селиванову за приют и человеческую ласку. В ту минуту она была уверена, что связана с обществом, с верой в Иегову теперь навсегда. И в первые месяцы действительно регулярно ходила вечерами к Селивановым.
Но то ли потому, что жила теперь одна и на нее никто и никак не влиял, то ли потому, что, не поняв, правда, до конца, в чем же конечный смысл учения иеговистов, побаивалась все-таки (в самом деле – собираются тайно, как и члены секты Гришки-христа, всю свою литературу, кроме разве Библии, прячут, имена руководителей организации скрывают). Зина ходила к Селивановым все реже и реже. А потом и вовсе перестала.
Она жила теперь в новом, будто никогда раньше не известном ей мире. Сын с того времени, как она ушла от старух, ни разу не болел, рос крепким, шаловливым, звонкоголосым. Вечерами, когда Зина приносила его из яслей, он наполнял ее маленькую комнатку смехом, беспорядком, суматохой. Часто по его требованию Зина садилась на пол, начинала какую-нибудь игру. Иногда она «заигрывалась» больше, чем сын, и приходила в себя лишь после того, как мальчик просился спать…
В это время Зина нет-нет да и задумывалась о Митьке, окидывая взглядом комнату, представляла, как бы она выглядела, живи Митька здесь.
Но тут же встряхивала испуганно головой: «Нет, нет, не надо…» И снова думала о Митьке, и снова прогоняла эти мысли.
После всего, что с ней произошло, Митьке она прощать не хотела. Но и не думать о нем, с удивлением обнаружила Зина, тоже не могла.
В душе ее вроде осталась еще какая-то вера в Бога. Но и веря, оказывается, можно сходить в кино или просто, уложив в кроватку сына, потихоньку включить радио и целый вечер лежать, слушать. Ни у тех старух, ни у Селивановых радио не было. А ведь какое это удовольствие! Сколько новостей, сколько музыки, сколько радости за один только вечер! Можно, оказывается, рассмеяться громко чему-нибудь (а в жизни над многим можно весело и беззаботно посмеяться!), и никто за это не осудит, не одернет.
И Зина время от времени смеялась в своей корректорской. Сперва потихоньку, по привычке глуша свой смех. Потом все громче и громче.
Библию, подаренную Селивановым, сперва почитывала иногда, пытаясь понять смысл туманных фраз. Но, может быть, больше всего потому, что понять их было нелегко, открывала эту увесистую книгу все реже и наконец спрятала на самом дне чемодана.
Несколько раз ее на улице будто случайно встречал Селиванов. Он всегда радовался и каждый раз говорил:
– А я, Зинаида, на работу иду (или: с работы). Так ты чего же… на студии-то не ходишь?.. Это ведь, знаешь…