Тени исчезают в полдень
Шрифт:
– Приду, приду скоро, – отвечала виновато Зина и неловко старалась быстрее проститься с этим в общем-то добрым человеком.
Уходя, чувствовала, что Селиванов глядит и глядит ей в спину.
Боялась Зина теперь одного – как бы не встретиться где с Христом Григорием, как бы сам он не заявился к ней. Дома всегда сидела взаперти.
У Зины оборвалось сердце, едва послышался однажды поздним вечером осторожный стук в дверь: он, Гришка…
Но это был не Гришка-Ефимка.
– А это, Зинаида Антиповна, брат Семен, – проговорили
Зина колебалась: открывать – не открывать?..
– Да што ты в самом деле? Или сама выйди.
Голос, мягкий, спокойный, подкупил. Зина решила выйти. Но едва открыла дверь, «брат» втолкнул ее обратно в комнату и по-хозяйски заложил крючок.
– Что вы делаете? Что вам надо?! – воскликнула Зина. – Ребенка разбудите…
– Я не шумливый, только сама не ори.
Прокудин бесцеремонно уселся на кровать и начал… стаскивать сапог. Электрический свет мягко поблескивал на его тупом, только сегодня выбритом подбородке.
Зина мгновение постояла, держась за край стола, и кинулась к дверям. Но «брат» Семен схватил ее на полдороге, зажал рот широкой и жесткой, как неоструганная доска, ладонью.
– К-куда! У Ефимки богородицей была, а тут брезгуешь…
… Уходил Семен Прокудин перед рассветом, не зажигая электричества.
– Заруби себе одно: из общества нашего добровольно люди не уходят, – говорил он и, кряхтя, натягивал сапоги. – Если мы их отпускаем когда, дык только на время – срок отсидеть. А сроки свидетелям Иеговы дают разные… Значит, в эту пятницу чтоб была на студии. Да гляди мне…
С этого-то времени и перестал звучать Зинин смех в корректорской, глаза ее снова заледенели. И на вопрос Петра Ивановича – что это опять с ней происходит, Зина закричала, морщась от боли: «Вам-то какое дело, если… если и опять?!» – а вскоре, чтобы раз и навсегда избавиться от расспросов редактора, прямо сказала: «Давайте говорить о служебных делах».
И Петр Иванович, пожав плечами, стал говорить с ней только о служебных. Он, насколько это было для него возможным, не упускал ее из поля зрения. И ничего необычного за ней не замечал. В редакцию она всегда являлась вовремя, работу свою выполняла аккуратно. А к ее молчаливости и ледяным глазам он привык.
И все-таки ему постоянно казалось, что с Никулиной надо бы суметь как-то поговорить не только о служебных делах. И сейчас вот, кажется, особенно необходимо…
Открылась дверь, вошла Зина с газетой в руке. Она, как Смирнов и предполагал, действительно молча положила на стол подписанный ею корректорский экземпляр и так же молча пошла назад.
– Одну минутку, – остановил ее Петр Иванович. – Ошибок нет?
– Я внимательно все прочитала. Нету.
– А вот это, посмотри, – Петр Иванович постучал карандашом по разостланной на столе газете. – В трех местах слово «бог» набрано с прописной буквы. Как же ты не заметила, Зина? Ни в гранках, ни в
Зина стояла возле стола, чуть склонив голову, печально, даже с какой-то жалостью, глядела на Петра Ивановича.
Ее шея, подбородок, голова были туго обмотаны черным платком.
Петр Иванович заметил, что повязывать платок таким образом она стала месяца два назад. И он все время хотел ей сказать, что зря она заматывается, как старуха, что шея и волосы у нее очень красивые. Но не решался. Ему казалось, он был уверен, что она снова закричит, морщась от боли.
– Так как же, Зина, ты этого не заметила? – повторил он свой вопрос. – Слово «бог» всегда пишется с маленькой буквы.
– Нет, Петр Иванович, – тихо возразила она, – слово «бог» надо писать с большой буквы.
Смирнов, стараясь вникнуть в смысл ее слов, приподнял брови. Потом опустил их и снова приподнял.
– То есть… Погоди, как это с большой?
– Так… С большой…
Вдруг резко затрещал телефон. Смирнев сразу догадался – звонит Григорьев. Секретаря райкома партии телефонистки с районного коммутатора всегда соединяли особенно старательно.
– Зайди-ка, Петр Иванович, – глуховато донеслось из трубки.
– Иду, – ответил Смирнов, положил трубку, поднял глаза на Зину. – Это почему же слово «бог» надо писать с большой буквы?!
– Потому, что это не просто слово. Это Бог, – сказала Зина и, не обращая больше внимания на Петра Ивановича, вышла.
Григорьев не сидел за своим рабочим столом, а расхаживал по длинному кабинету, время от времени поглаживая почему-то бритую голову.
– Понимаешь, была тут у мена сегодня одна девушка, – сказал он наконец. – Даже дважды была. Утром принесла заявление на тебя…
– На меня?! – удивился Петр Иванович.
– Ага, да еще какое! Будто ты… фу, черт, не выговоришь даже! В общем, будто… запугал ты, брат, ее, к сожительству склонил… И прочая ерунда.
Петр Иванович не сразу и понял, о чем речь, что такое «склонил к сожительству».
– Интересно… – промолвил он.
– Еще бы… А в обед прибежала и забрала бумагу обратно. «Зря я, говорит, ничего такого не было…» И умоляла тебе ничего не говорить. Это я уж…
– Та-ак… Кто же это?
– Корректорша твоя.
– Никулина?!
Петр Иванович встал. Впрочем, тут же снова опустился в кресло. Григорьев сел за стол, положил руки на стекло, которым были прижаты всякие списки, сводки, телефонные номера.
– Так что же это происходит с девушкой, а? – спросил Григорьев не то у Смирнова, не то сам у себя. – Вот что интересно, брат!
– Да-а… мне всегда казалось… – промолвил Петр Иванович.
– Что казалось?
– Да что с ней не только о служебных делах надо было говорить. Мы вот все воспитываем народ… с трибуны, через газету, как угодно… А у себя под носом… Сегодня так и ахнул: слово «бог», говорит, надо писать с большой буквы.