Тени над Гудзоном
Шрифт:
— Ну и говори, Эстер. У меня для тебя всегда есть время.
— Что? Приятно это слышать. Представь себе, что есть человек, знающий только один язык, скажем еврейский, и больше никакого. Предположим, что еврейский язык умер и остался один-единственный человек, который понимает по-еврейски. Ведь тот, кто знает только еврейский язык, будет стремиться только к тому, кто понимает его, и будет гоняться за ним по всем странам. Так же обстоят дела со мной и с тобой. Я ни с кем не могу разговаривать, кроме тебя. Другие делают вид, что якобы меня понимают, но у меня такое чувство, что я разговариваю со стеной. Ты почти не отвечаешь мне, но я знаю, что ты меня слышишь и все понимаешь. Так как же я могу жить без тебя? Ты повсюду ищешь возможности выполнить Божью заповедь, сделать доброе дело, но, когда ты говоришь мне доброе слово, это самое большое доброе дело…
— Я делаю этим доброе дело для себя самого.
Эстер немного подождала. Потом в трубке снова послышался ее голос:
— Ну, ради того, чтобы услышать эти слова, все стоило вынести. А я думала, ты меня уже совсем забыл.
— Нет, Эстер, я не могу тебя забыть.
— Ты… ты… дикарь!.. Любовь — великая вещь. Ты ищешь Бога, но если и есть какой-то бог, то это любовь… Я готова встать перед тобой на колени. Я паду перед тобой — как это называется? — ниц!.. Не пугайся, это не безумие. Человек не может любить Бога, потому что Бог невидим, могуч и вечен. Как может быть любовь между человеком и солнцем? Это похоже на любовь микроба со слоном. Только между человеком и солнцем разница в миллион раз больше. Человек может любить только другого человека. В этом и состоит трагедия. Морис Плоткин любит всех, но я могу любить только тебя. Ты мой бог… Смешно, да? В мои-то годы говорить такие слова! И тем не менее это правда. Рядом с тобой я бы даже смогла молиться Богу. Мы бы вместе молились по одному молитвеннику…
И вдруг Эстер рассмеялась. Правда, тут же перестала смеяться.
— Алло, ты здесь?..
4
— Эстер! — воскликнул Грейн, сам потрясенный тем, что собирался сейчас сказать, и тем оборотом, который неожиданно принимали события. В его голосе звучали предостережение и обещание, он был полон внутренней дрожью, выдающей человека, наскоро решившегося перевернуть все в своей жизни с ног на голову или с головы на ноги. Эстер на той стороне телефонного провода, казалось, потеряла дар речи. У Грейна было такое ощущение, что изнутри него говорит кто-то другой, потому что слова появлялись на его устах безо всякой подготовки, неожиданно для него самого.
— Эстер, — спросил он, — ты все еще готова убежать со мной на край света?
Выражение «край света» служило им своего рода паролем. В этом сочетании слов была глубокая серьезность и одновременно с этим — насмешка над собственными невыполненными планами. Однако сейчас Грейн произнес это тоном, свидетельствовавшим о том, что он абсолютно серьезен. Он с огромным трудом сумел произнести эти несколько слов. Казалось, он давится словами. Эстер насторожилась. Ее охватил непонятный страх. У нее сжалось сердце.
— Да, и ты это знаешь.
— Когда? Уже сейчас?
— Всегда!
— Сию минуту?
— Сию минуту.
— Поехали, Эстер. Сейчас самое время!..
Эстер молчала довольно долго.
— Ты это серьезно или ты играешь со мной в кошки-мышки?
— Эстер, собирай вещи и поехали! — приказал Грейн. — Моя борьба была напрасной. Я сдаюсь. Какая бы сила это ни была…
Эстер хотела заплакать, но не могла.
— Ну, если я до этого дожила…
И она замолчала.
— Эстер, я не хочу тебя ни к чему принуждать, — начал было он…
— Принуждать?! Да это счастливейший день в моей жизни! Если бы я прямо сейчас умерла, то умерла бы счастливой…
— Не надо умирать. Собирай самые нужные вещи и поехали. Лее я все равно не нужен. Я все ей оставлю. Я возьму с собой только самое необходимое…
— А мне что делать? Он ведь обещал дать мне недвижимость…
— Нам не нужна никакая недвижимость. Бери только то, что у тебя есть. С голоду мы не подохнем!
Грейн говорил так медленно, что казалось, будто он отдыхает между словами. У него сжалось горло. Вдоль позвоночника пробежал холодок. Телефонная трубка дрожала в руке, и он с трудом удерживал ее, пораженный как собственным решением, которое он принял с такой неожиданностью, так и тем, что он так долго ждал. Только теперь, после того, как он сказал то, что сказал, Грейн ощутил, насколько сильным было его желание сделать этот шаг и какие мощные силы скрытно действовали в нем, в глубине его подсознания. Грейн отдавал себе отчет в том, что этим шагом он разрушает самого себя, превращая в насмешку все свои мысли, все свои решения, то письмо, которое он написал Анне, слова, сказанные доктору Марголину. Но влечение к Эстер все перевесило. На Грейна напал страх, как бы она вдруг не передумала. У него пересохло во рту.
— Эстер, где ты? — спросил Грейн.
— Я здесь, я здесь. Я твоя, твоя. Ты можешь делать со мной все, что хочешь. Я как дочь Ифтаха, [383] и ты можешь меня принести в жертву. Скажи, господин мой, что мне делать, и я все исполню, потому что ты мой жрец, а я твоя овечка…
— Кончай со своей выспренней болтовней! Упакуй пару платьев, белье и бери такси до угла Пятнадцатой улицы и Восьмой авеню. Там есть автовокзал «Грейхаунд»… [384]
383
В синодальном переводе — Иеффай. Шофтим (книга Судей), 11:30–35.
384
Североамериканская служба междугородных автобусов.
— Куда ты меня увезешь? Да ладно, все равно.
— Сам не знаю куда. Какая разница? На край света.
— Да, забери меня. Он должен был дать мне большую сумму, но мне не нужны его деньги. У меня есть пара сотен долларов и немного драгоценностей. Меховую одежду мне тоже взять?
— Да, скоро наступит зима.
— Когда я должна там быть?
— Как можно быстрее. Тот из нас, кто приедет раньше, подождет другого. Там есть скамейки в буфете.
— Знаю, знаю. Я начинаю собираться. Как это ты пришел к такому решению? Впрочем, лучше я не буду об этом спрашивать.
— Я тебя люблю, Эстер. Я не могу без тебя жить. Это правда.
— Что? Ну, если я это слышу, Бог меня за все вознаградил. Больше мне ничего не причитается. Я сделаю все, что ты велишь. У меня теперь есть только одно желание: умереть за тебя…
— Ты должна жить, а не умирать. Ты мне нужна.
— Если ты захочешь, я буду жить. Каждое мое дыхание принадлежит тебе.
— Ну что ж, увидимся на автовокзале.
И Грейн положил трубку.
Какое-то время он тихо стоял, глядя прямо перед собой, как будто пытаясь разглядеть то, что довело его до такого финала. Он отчетливо ощущал скрытое присутствие каких-то существ рядом с собой. Всевидящих, но невидимых существ, способных резко изменить судьбу человека. Грейн молчал, словно говоря им, этим существам: «Ну, раз шило уже вышло из мешка, вы тоже можете появиться…» Однако при этом Грейн боялся их и умолял не пугать его своими жуткими рожами… Ему было бы достаточно, если бы ручка, лежавшая на письменном столе, чуть двинулась в знак того, что они действительно существуют… Эти мысли не были четко оформленными. Они просто шуршали в его мозгу, как будто он пребывал в полусне… Грейн прислушался, и ему показалось, будто ему отвечают: «Тебе же самому будет плохо, если ты прорвешь преграду между здесь и там. Лучше делай то, что должен делать сейчас…» Он пошатнулся.
— Ну, вот оно!
Хотя Грейн заранее никак не готовился к этому моменту, он точно знал, что ему следует сделать. Он оставил Лее чек на пятнадцать тысяч долларов. Из семнадцати сотен долларов наличных, лежавших у него в банке, он возьмет себе только пятьсот. Он снимет вместе с Эстер маленькую квартирку где-нибудь на Среднем Западе или в Калифорнии, и они будут жить там буквально на гроши. Он всегда сможет найти небольшую подработку. Ни он, ни Эстер не нуждаются в роскоши. Он напишет Лее, что поступить по-другому не мог… Это было сильнее его. Все, что касается его счетов с Богом, с народом Израиля и всего прочего, то во всем должен сохраняться статус-кво. Пусть Бог простит его, если захочет, и пусть Он покарает его, если такова будет Его воля… Грейн вспомнил те слова, которые евреи будут завтра произносить в синагогах: «Ты их создатель, и Тебе ведомы их соблазны…»