Тени над Гудзоном
Шрифт:
Вечеринку предполагалось проводить а-ля фуршет: каждый должен был сам брать себе еду. Яша Котик обещал Юстине Кон, что на «парти» разве что птичьего молока не будет. Он зашел в магазин, продававший алкоголь, и велел доставить к нему целыми ящиками виски, коньяк, джин, водку, шампанское. Юстина Кон решила не готовить сама, а вместо этого заказать готовую еду. Яша Котик все время давал ей деньги, а она требовала еще и еще. Яша усмехался про себя. На такие суммы в Восточной Европе выдавали замуж дочерей. Он знал, что Юстина Кон ворует, но ничего не мог поделать. Скоро у него будет хозяйка, и он пошлет эту Юстину Кон ко всем чертям. До сих пор Яша Котик пил мало, но в последнее время запил. Где бы он ни появился в Нью-Йорке, он тут же заказывал водки. Другие напиваются легко, но Яша Котик почему-то не пьянел. А уж если пьянел, то становилось еще лучше — он выходил на сцену, и сразу же поднимался смех. Комедиант может делать что хочет. Алкоголь пробуждает в нем скрытые артистические возможности. Правда состоит в том, что Яша Котик
404
Употребление алкогольных напитков — одна из заповедей праздника Пурим.
У него есть своя собственная система, и он уверяет, что говорит правду. Правда смешна, ужасно смешна. Только не надо стыдиться говорить правду. А он, Яша Котик, уже давно избавился от стыда. Он любит фанфаронские выходки и пускает их в ход. У него полные карманы этого товара. Какая-нибудь дама дает ему свой телефон, а он записывает его на такой карточке. Если она смущается, отказывается дать телефон, он извиняется, подмигивает ей, шаркает ножкой и вообще начинает кривляться. Он разговаривает на своем собственном языке: наполовину по-еврейски, наполовину по-английски. При этом он вставляет в свою речь русские, польские и немецкие слова, а также слова, которые сам выдумал или, может быть, слыхал в какой-нибудь забегаловке.
Яша ест всякие жирные и сладкие блюда, но не толстеет. Он смеется ночи напролет, пьянствует, прелюбодействует. Однако каждый раз, когда он приходит на прием к врачу, тот говорит ему, что он совершенно здоров. Критики засыпают его похвалами. Публика от него в восторге. Директора театров к нему подлизываются. Он редко отвечает на письма, но каждый день почтальон кладет в его почтовый ящик целую пачку корреспонденции. Однако нельзя все время только брать. Надо и давать что-то тоже. Вечеринка должна быть такой, чтобы о ней говорили по всему Нью-Йорку.
Во всем этом сумасшедшем доме у него есть свои расчеты. Жить с актрисой — это одно дело, но взять Юстину Кон в жены — совсем другое. Это — ни в коем случае. Он не хочет конкуренции у себя дома. Он не хочет бабы, ждущей рецензий и имеющей претензии к критикам. Он любит простых женщин. Он не хочет ребенка от шлюхи. К тому же Анна практична. Она сделает из его денег еще больше денег. Ее отец потерял сейчас большую сумму. Но он еще оставит своей дочери наследство. Он ненавидит его, Яшу Котика, как паука, но, когда Яша сделает ему внука, они помирятся. Правило таково, что старые всегда прощают молодых, а бедняки — богатых, преданные — предателей. Дело даже идет к тому, что евреи простят немцев, если им подкинут какой-нибудь пряник… Сталину, уж конечно, все прощают. Он плюет им всем в лицо, а они говорят, что идет дождь.
Яша Котик вылезает из кровати. Этой ночью он — в порядке исключения — спал один. В четыре утра он, как убитый, свалился в постель, а теперь пятнадцать минут двенадцатого.
До приема осталось еще три дня. Но в комнатах уже все готово. Юстина Кон заранее приготовила буфет. Стоят готовые к употреблению бутылки вина и водки. Должен еще прийти кто-то, чтобы помыть окна. Юстина Кон наняла себе в помощь двух негритянок. Они должны прийти в двенадцать часов. «Надо где-то хорошенько спрятать сладости. Иначе они их найдут…» — думал Яша Котик, расхаживая в чем мать родила. Он никогда не спит в пижаме. Яша открывает платяной шкаф и роется во всех внутренних карманах пиджаков, во всех брючных карманах. Он собирает целую пачку банкнот и чеков. «Я должен все это сегодня обменять. Нужно обязательно арендовать банковский сейф…» Он останавливается у окна и какое-то время смотрит наружу. Как странно. У него уже все было в жизни. Блондинки, шатенки, брюнетки, седые. У него даже были шуры-муры с китаянкой. Но негритянки у него никогда не было. Просто как-то не пришлось. Ну что ж, и это надо попробовать. Если бы Юстина наняла одну негритянку, а не двух, было бы проще. Но две — это не одна. Кроме того, сама Юстина тоже будет тут крутиться. Ничего. Это сокровище от него никуда не денется.
Звонит телефон, и Яша Котик берет трубку:
— Алло!..
— Ты уже встал?
— Да, Анна. Можешь приходить.
Анна начинает говорить, и Яша Котик ее выслушивает. Она рассказывает ему что-то о Соломоне Марголине. Она была у него, и он поделился с ней своим секретом. Лиза в Нью-Йорке. Он живет с ней. Помнит ли Яша Котик Лизу?
Яша
— А как же? Как я могу не помнить это бабенку, которая держала салон мод на Курфюстендамме?..
— Да, у тебя крепкая память.
— Она ведь ушла к какому-то нацисту…
— Это нацист погиб на фронте в России.
Яша Котик снова присвистнул:
— Ну и он, в смысле Соломон Марголин, принимает ее назад?
— Да, он живет с ней.
— А мне он проповедовал мораль, Schwein! [405]
— Яша, я пригласила его к тебе на «парти»…
— Что? Да разве он придет?
— Может быть, и придет. Женщине нужна какая-то среда. Она не может быть всегда одна. Папа обо всем этом деле не знает. Если он об этом узнает, то порвет все отношения с Соломоном Марголиным. Ты же знаешь, как папа смотрит на такие вещи. Должна тебе сказать, что, когда я об этом услыхала, на меня саму напал ужас. Но если я собираюсь вернуться к тебе, то меня уже больше ничего не удивляет. Если бы ко мне пришли и сказали, что какая-то женщина выходит замуж за свой кулон, я бы и в это поверила.
405
Свинья (нем.).
— Я не кулон и не нацист… Ты сама ее видела?
— Лизу? Нет. Но он говорит, что она совсем не изменилась.
— Ну что ж? Пусть они приходят. Что же он не мог найти себе никакой другой бабы, кроме этой нацистской подстилки? Черт бы его побрал…
5
Все то время, в течение которого Яша Котик готовил «парти», он испытывал что-то наподобие страха перед Божьей карой и предчувствие провала. Ему стало не по себе от того, что он избрал для «парти» именно вечер Судного дня. Однако было уже поздно что-то менять. Яша Котик удивлялся: откуда у него взялся этот страх? Неужели он стареет? Канун Судного дня Яша Котик провел не у себя дома, а в гостиничном номере. Вечером ему надо было играть, а он не выносил суматохи, вызванной приготовлениями к празднествам. Может быть, эта особенность его характера сохранилась с тех времен, когда он еще был мальчишкой и жил с родителями. Все они жили в одной комнате, поэтому канун субботы или праздника всегда был адом. Яша Котик лежал в гостиничном номере на кровати, курил, время от времени отхлебывая виски из бутылки, и подводил нравственные итоги. Артистичная личность, Яша Котик был религиозен, даже суеверен. У него были свои отношения с Богом, с высшими силами, с демонами. Греховность его имела свои пределы. Сожительствовать с женщинами — это одно, а вот погубить человека — это совсем другое. В России Яша Котик выстоял в самом трудном испытании: он не стал доносчиком. Он ходил в НКВД только в тех случаях, когда подозревал, что собеседник его проверяет. В денежных вопросах Яша Котик был чист. Он никогда не воровал. Наоборот, его самого грабили и обманывали. Почти все его грехи принадлежали к сфере отношений между мужчиной и женщиной. Однако Яша Котик считал, что в этой сфере вообще нет морали. Какая Богу разница, кто с кем живет? И почему Его должно волновать, что какой-то актер-еврей выходит на сцену и кривляется, передразнивая евреев. Разве актеры других национальностей не передразнивают своих соплеменников? Да и как иначе возможен юмор? Яша Котик считал себя в каком-то смысле порядочным человеком. Если он и делал что-то против собственных убеждений, то всегда пытался искупать этот проступок благотворительностью. Он ходил по улицам и раздавал милостыню. Он выслушивал добрые пожелания нищих и проникался уверенностью, что Бог слышит их слова и ведет подсчет его, Яши Котика, добрым деяниям…
Яша не считал необходимым соблюдать субботу, поститься в Судный день, есть мацу на Песах. Он видел в Берлине, как реформистские раввины нарушали все еврейские религиозные законы. Здесь, в Америке, они приходили к нему за кулисы в пятницу вечером или в субботу днем, когда им следовало проводить время в молитве… Так почему же Яша Котик должен быть набожнее этих раввинов? Однако вечеринка, которую он устраивал в ночь Судного дня, беспокоила его. Что тут умного? Кому назло он это делает? Бог может иной раз решить, что именно сейчас пришло время для кары…
В этот вечер в театре было мало публики. Яша Котик увидел со сцены пустые кресла, и ему стало грустно. Впервые за всю его карьеру случилось так, что он потерял настроение на подмостках. Публика, похоже, сразу же это почувствовала. Отклик был слабый. Яша Котик начал выдавать «прозу», но никто не смеялся. Он завелся, стал импровизировать и откалывать все те штучки, которые всегда вызывали истерический хохот, но публика все равно сохраняла какое-то мертвое, мистическое молчание. «Ого, кара начинается!» — сказал себе Яша Котик. Ему стало жарко, и его рубаха в одно мгновение промокла от пота. Он стал вульгарен и заговорил с публикой по-еврейски в качестве испытанного средства вызвать смех — но это была не публика, а банда врагов, пришедших полюбоваться на его фиаско. Скоро Яша Котик понял, что исчерпал все средства и должен пережить это представление как болезнь, как операцию, как несчастье. В третьем акте, наконец, тут и там послышались смешки, но смеялись только отдельные женщины. Актеры, с которыми играл Яша Котик, пожимали плечами. Один из них, нагловатый еврейский парень, сказал ему: