Тени над Гудзоном
Шрифт:
— А что он там пишет? Я помню только, что за малейшее прегрешение он требует незнамо сколько поститься…
— Могу сказать тебе только одно: если бы люди к нему прислушивались, то мир был бы светлым…
— К нему никогда не будут прислушиваться. Уже готовят Третью мировую войну.
— Кто готовит? О чем ты говоришь?
— Товарищ Сталин. Наша сторона тоже разглядела, что допустила ошибку. Нельзя было позволять Сталину забрать Польшу, Венгрию, Румынию. Пока у Советов нет атомной бомбы, можно еще дать им понюхать перцу. Через пару лет будет поздно…
— Так что же делать? Снова раздувать большой пожар?
— Кто-нибудь уж раздует…
— Прошу тебя, Шлоймеле, не говори таких вещей. Человек всего-то живет какую-то пару лет, какой же смысл убивать друг друга? Разве мало убивает ангел смерти? Говорю тебе, Шлоймеле: эти нечестивцы — сумасшедшие.
— Это их мир.
— Что это за мир? Что получается из всех этих войн? Почему они не могут разобраться раз и навсегда? Я сейчас читал газеты. Все, о чем читаешь, это грабеж, разбой, убийство…
— На этом и стоит мир. Будь ты знаком с учением Дарвина, то знал бы, что борьба за существование — это и есть та сила, которая сотворила все.
— Да читал я, читал. Это все глупости, глупости. Господь ненавидит убийство. Как сказано, «убийцу и обманщика презирает Господь». [317]
— Почему же Он сделал так, что, когда два оленя встречают олениху, они бодают друг друга рогами, пока один из них не потерпит поражения? Ведь свобода выбора тут уже ни при чем. Олени — это не нечестивцы. Они делают то, что заложено в них природой.
317
Теилим (Псалмы), 5:7.
— Кто знает? Возможно, бывают и животные-нечестивцы. Ведь есть же добрые животные. Ягненок, например, никому не делает ничего дурного.
— За это его и пожирает волк…
Какое-то время Борис Маковер обдумывал эти слова.
— Что мы знаем? Все это великие тайны. Ясно одно: человек должен быть хорошим. Поскольку он понимает, что делает, он не должен быть плохим…
— Ну, евреи в Польше и были хорошими. Где они сейчас?
— В светлом раю! Владыка мира не может совершать несправедливостей. Бог, сотворивший небо и землю, не может быть нечестивцем. В это я никогда не смогу поверить! Даже если бы я попал на тот свет и увидел собственными глазами, что Гиммлер пребывает в раю, а автор книги «Решит хохма» жарится, не дай Бог, в аду, я бы и тогда все равно крикнул, что от Него не может проистекать зло.
И глаза Бориса Маковера наполнились слезами.
2
Вскоре после Соломона Марголина появилась Анна. Тоже на машине. Она привезла пассажира — своего кузена Германа. Анна и Герман тоже зарезервировали себе номера в гостинице, потому что у Бориса Маковера в бунгало не было места, чтобы оставить гостей на ночь. Борис Маковер посмотрел на дочь и племянника и увидел на лицах обоих озабоченность, задумчивость, усталость. «Что довело их до этого? — подумал он. — Летняя жара? Напряженный ритм жизни большого города? Или с ними что-то случилось? Но что? Как?» Анна и Герман никогда не были особенно близки. Анна говорила, что двоюродный брат буквально физически отталкивает ее. Герман, как и Борис Маковер, был маленьким, ширококостным, со слишком большими ногами и руками. Разумом Борис Маковер понимал, что Герман был для Анны слишком еврейским, в нем слишком ощущалась маковерская порода. Сама она уродилась в мать, была похожа на ее родственников, на Ландау… Хотя что-то было в ней и от него, от Бориса Маковера.
Анна бросилась на шею отцу, расцеловала его. То, как она его целовала, ему не понравилось. Лицо Анны горело, как будто у нее была лихорадка. Она поцеловала его в обе щеки, в лоб, а потом поцеловала в придачу руку. Это показалось ему чересчур, и Борис Маковер углядел в этом знак, что что-то пошло наперекосяк. «Неужели ее бросил этот Герц Грейн?» — спрашивал себя Борис Маковер. Она похудела, в глазах была видна растерянность и какая-то улыбчивость, способная в любой момент обернуться слезами. «Ну что ж? Она это заслужила», — сказал себе Борис Маковер. Он и сам почувствовал себя неуютно и закашлялся, прочищая горло, как будто собирался вести субботнюю молитву в синагоге…
Герман тоже был сам на себя непохож. Он как-то уменьшился, одежда на нем казалась заношенной. Он смотрел через пенсне наполовину упрямо, наполовину испуганно, толстые губы выражали что-то вроде обиды или сожаления. Борис Маковер спросил:
— Ну, дети, как доехали?
— Она водит хорошо, — ответил Герман.
— Она все хорошо делает. В этом ее недостаток. Тем, у кого широкие плечи, приходится носить тяжелые мешки… Когда женщина ни на что не годится, за нее все делает кто-то другой. Если же она годится на все, ей все приходится делать самой.
— Ой, папа, какой ты умный! Одним словом ты формулируешь целую философию.
— Все это из наших святых книг.
Вышла Фрида Тамар и пригласила гостей в бунгало. С Анной она расцеловалась. Фрида Тамар хотела накормить и дочь своего мужа, и его племянника, но Анна ответила на ее предложение:
— Я не голодна. Если у тебя, Герман, есть аппетит, пойди поешь.
— Я хочу пить.
И Герман ушел с Фридой Тамар. Доктор Марголин уехал куда-то на своей машине. Он хотел найти какой-то журнал, который не мог купить здесь, по соседству. Борис Маковер подозревал, что доктор поехал в Атлантик-Сити, [318] и подумал: «Лишь бы он не вздумал поехать назад уже после наступления субботы…»
318
Город в штате Нью-Джерси на побережье Атлантического океана, известный своими игорными домами.
Когда Герман ушел в бунгало, Борис Маковер сделал знак дочери, чтобы она присела на второй раскладной стул, поставленный для Соломона Марголина.
— Доченька, ты выглядишь усталой.
— Да, папа, я устала.
— Что случилось?
Анна помолчала, а потом ответила:
— С тобой, папа, все в порядке. У тебя есть такая дочь, как я. То, что я сделала ради твоих судов, ты никогда не узнаешь и не оценишь. Если бы для тебя это делал посторонний менеджер и потребовал за свою работу сто тысяч долларов, ты бы ухватился за такое выгодное предложение.
— Я тебе тоже заплачу.
— Я делала это не ради денег. Еще не ясно, как все закончится, но я спасла все, что смогла. Если бы мне захотели дать за твою долю полмиллиона долларов, я бы не взяла…
— Вот как?
— Да, так.
— Ну, ты была добрым посланцем. Компаньоны знают, что мы с тобой в деле в равных долях. Теперь, когда она беременна, я не хочу больше ждать. Я хочу, чтобы ты получила свое. Зачем ждать наследства? Никто не может занять твоего места здесь…
И Борис Маковер указал на свое сердце.