Тени над Гудзоном
Шрифт:
— Зачем ему деньги? У него есть какая-то должность.
— Кто знает? Что-то случилось. Это точно. Я так понимаю, что он хочет с тобой поговорить. Я зайду в бунгало и пошлю его к тебе. Не принимай все это близко к сердцу.
— Да что мне там близко принимать к сердцу? Не будь он последним из семьи, я бы его вообще знать не захотел…
— Принести тебе что-нибудь?
— Нет, Ханеле, мне ничего не надо. Все, что мне надо, это лишь немного радости от тебя…
Борис Маковер привык к тому, что Герман всегда говорит ясно и резко. «Он всегда говорил, — думал Борис
— Дядя, вы не должны думать, что я вас не ценю. Мы действительно придерживаемся разных идеологий, но как там говорится? Кровь это не вода. У меня нет на свете никого, кроме вас…
— Если бы не твои большевики, у тебя был бы еще один дядя и тетя в придачу, а может быть, и еще кто-нибудь. Если бы не Сталин, не было бы Гитлера, и твои родители были бы живы…
— Это ваше мнение, дядя. Я не хочу пускаться в дискуссии. Факт состоит в том, что капитализм нуждается в войнах. Почему устроили Первую мировую войну? Тогда еще не было большевиков.
— Вильгельм был не намного лучше Гитлера.
— Капитализму обязательно нужны войны. Но давайте отложим это в сторону, дядя. Я хочу с вами поговорить об одном конкретном деле.
— Что за дело?
Герман несколько раз кашлянул.
— Дядя, я уезжаю в Советскую Россию! — быстро и словно выдавливая из себя слова, произнес он.
— Вот как? Ну, как говорится, езжай «к жизни и к миру». [319] Если тебе так хочется, то и я не возражаю…
Лицо Борис Маковера изменилось. Он широко раскрыл глаза и искоса посмотрел на Германа, причем с таким выражением, словно не был уверен, что правильно расслышал племянника.
319
Слова из дорожной молитвы.
— Дядя, я знаю все, что вы думаете, но ситуация такова, что я обязательно должен ехать.
— Раз должен, то должен. Там ты увидишь правду, но будет уже поздно. Там, как на том свете, не рядом будь упомянут: никто оттуда не возвращается.
— Возвращаются, дядя Борух.
— Возвращаются капиталисты, генералы, но не такие, как ты. Ты туда приедешь, и тебя, может быть, встретят там с распростертыми объятиями. Но через пару месяцев один из твоих товарищей донесет на тебя или за тобой без этого найдут какие-нибудь грехи. Дальнейшее мне незачем тебе описывать…
Герман снял пенсне:
— Дядя, вы преувеличиваете.
— Ну, я тебя предупредил. Что я еще могу сделать? Там расстреливали людей и покруче тебя…
— Они не расстреливают всех. Они ведь там не сумасшедшие. Местная пресса
— С помощью американских денег.
— Одними деньгами невозможно выигрывать войны.
— Ну-ну, к чему эти разговоры? Сейчас канун субботы. Я помог тебе приехать в Америку, потому что я хотел спасти тебя. Но если ты такой глупец, что хочешь сам себя погубить, то что я могу поделать? Ты уже не ребенок…
Герман снова надел пенсне. Глаза его уменьшились, стали пронзительнее. Они смотрели куда-то вдаль. На его толстых губах появилось выражение горечи.
— Дядя, я буду с вами полностью откровенен: я обязательно должен ехать…
— Почему обязательно? От тебя этого требует общественность?
— Я член партии. У нас есть партийная дисциплина.
— А что тебе сделают, если ты не поедешь? Соли на хвост насыплют?
— Это не так просто. У меня здесь еще нет гражданства. У меня есть только первичные бумаги. Когда я приехал сюда, то вынужден был поклясться, что я не левый…
— То есть собственные товарищи на тебя донесут?
— Когда член партии нарушает партийную дисциплину, он становится врагом.
— Ну а если они на тебя донесут, так что с того? Тебя не депортируют. Куда тебя депортируют? В Польшу?
— Речь не об этом.
— А о чем?
— Нельзя состоять столько лет в партии, а потом вдруг дезертировать. Это и моя вера. Я был в Испании и ни за что не выбрался бы оттуда живым, если бы не партия. Должность свою я тоже получил от партии. Я уезжаю сейчас не навсегда, а на короткое время, самое большое — на год. Однако беда в том, что я не смогу снова въехать в США, если выеду без официального разрешения. Получить же такое разрешение нелегко, а я бы не хотел потерять право на получение американского гражданства…
— К чему быть гражданином государства эксплуататоров и фашистов? Если вся справедливость сосредоточена в стране Сталина, почему бы не остаться там, в этом красном раю?
— Дядя, не будьте так саркастичны. Можно видеть все недостатки государства и все же привыкнуть к ним.
— Чего конкретно ты хочешь?
— Я хочу жениться на Сильвии. Может быть, вы ее помните? Она была у вас на пасхальном седере.
— Я прекрасно ее помню. А в чем дело? Она тоже едет к Сталину?
— Нет, она остается здесь.
— Тогда зачем жениться и оставлять ее соломенной вдовой? Я не хочу сказать ни про кого ничего дурного, но сейчас не прежние времена. Когда-то молодой человек женился и на годы уезжал учиться в ешиву или, более того, становился постоянным обитателем двора ребе. При этом он не сомневался, что жена останется ему верна. В нынешние же времена…
Борис Маковер замолчал. Герман как-то зло улыбнулся:
— Это не проблема.
— В чем же проблема? И чего ты хочешь от меня? Чтобы я провел церемонию религиозного бракосочетания? Или чтобы я сопроводил тебя к хуле?