Тени пустыни
Шрифт:
Капитан Непес сам не раз сажал на мель свой пароход. На Аму–Дарье это отнюдь не преступление, но ему совсем не хотелось застрять где–нибудь сейчас. Матрос, сидевший дозорным на мачте, уже два раза докладывал, что видит в тугаях каких–то подозрительных всадников. Посадить же пароход на мель у самого берега значило подвергнуть опасности и людей и груз. Капитан Непес несколько раз собирался пойти в штурвальную и отчитать как следует своего молодого друга, но каждый новый маневр парохода отличался таким искусством и уверенностью, что старик лишь чмокал губами и его форменная, порядком выцветшая фуражка с побуревшим «крабом» покачивалась на голове, выражая восторг и недоумение своего хозяина. Неуклюжий старый пароход в руках Зуфара приобрел в своих повадках грацию и изящество. Капитану Непесу очень хотелось посмотреть на свой пароход со стороны, с берега: как красиво он плывет по сумасшедшей реке.
Боковая струя потянула пароход к мели, корпус парохода завибрировал, и Зуфар почувствовал, что рукоятки штурвала внезапно начали вырываться. Стараясь разглядеть, что там случилось, штурман нечаянно перевел взгляд на палубу и поразился: таинственная персиянка, нарочно или не нарочно прятавшаяся внизу все утро, разговаривала с капитаном Непесом. Старательно прикрывая черной вуалью низ лица, как делают все персиянки, она быстро что–то объясняла капитану, а он, склонившись к ней, внимательно слушал. От неожиданности Зуфар едва не выпустил из рук штурвала. Всем своим неуклюжим корпусом пароход вздрогнул, и скрежет песка под его днищем острым ножом вспорол нервы пассажирам. Но счастье сопутствовало Зуфару: скрежет сразу оборвался, чисто и звонко зашлепали плицы, и судно рванулось вперед.
Капитан помахал Зуфару рукой, даже без особого упрека, и продолжал разговаривать с персиянкой. Но о чем они могли так долго разговаривать? И чувство, схожее с ревностью, заставило Зуфара внимательно приглядеться к женщине. Да, она была безусловно красива. Даже безобразная «аба» персидских женщин не скрывала прекрасных линий ее стройной фигуры, а большие серые с синевой глаза и золотистые волосы, выбившиеся локонами из–под чадры, заставили сердце Зуфара екнуть. Он мог поклясться, что в черную «аба» кутается Лиза, если бы не видел истерзанного ее тела там, на горячем песке, на колодцах Ляйли.
Где, наконец, этот засоня лоцман? Зуфар от нетерпения готов был бросить штурвал и бежать на нос парохода. Нет, такие совпадения невозможны. Или эта персиянка двойник Лизы?
Настя–ханум! Как он до сих пор не догадался?
Но как она попала на пароход? Куда она плывет? Капитан Непес сказал, что она едет в Термез. Зачем?
Она ведь уехала из Мешхеда в Ашхабад… Он ночью видел ее в автомобиле у погранзаставы. Он не забыл до сих пор схватки с жандармами.
И едва в штурвальной появился заспанный лоцман, Зуфар скатился по трапу и в несколько прыжков оказался на носу парохода рядом с капитаном Непесом. Но персиянки уже не было. Она исчезла, растаяла.
— Кто такая? Кто она?
— Слушай, сынок, меня внимательно, — сказал, оглянувшись, капитан Непес. — Посмотри вон туда… Левее, еще левее, видишь над камышом верхушки черных юрт?
— Это аул Ак Терек.
— Правильно… Ты, сынок, не забыл реки. Слушай. Сколько от Ак Терека до Соленого бугра? Тридцать верст. Напротив Соленого бугра мы бросим якорь… Я тебе дам шлюпку… Поедешь к берегу. Там тебя будут ждать.
— Кто?
— Не наше дело. В шлюпке отвезешь одну женщину.
Зуфар вспыхнул.
— Ее?
— Да.
— Нет. Не повезу…
— Слушай меня…
— Не повезу!.. Эта женщина хочет убежать…
Растерянно хмыкнув, капитан Непес снял свою форменную фуражку и вытер гладко бритую голову большим платком.
— Нет, — сказал он, подумав, — у нее письмо к председателю аульного Совета… В письме сказано, что она жена фельдшера–азербайджанца… Как его?.. Там и фамилия написана… Письмо из Ашхабада… С печатью…
— Ну и что же? Мало ли писем бывает.
— Я дам три гудка, ее муж ждет на берегу. Она тебе заплатит.
— На кой черт мне ее деньги!.. Она явно шпионка…
Зуфар чуть не сказал: «Я видел ее в Персии», но удержался. Где–то в памяти вдруг возникло и исчезло искаженное мукой лицо Лизы, и он замолчал.
— Чепуху, сынок, мелешь. Подожди, я ее позову.
Но привел он персиянку не скоро. Видимо, он долго ее уговаривал. Женщина совсем закрыла лицо черной вуалью. Оставила только глаза, красивые злые глаза. Они пристально смотрели прямо в лицо Зуфару, и он невольно отвел взгляд в сторону.
Молчание прервал капитан Непес. Он заговорил первым:
— Вот он отвезет вас, ханум, к берегу… Я дам три гудка… И он отвезет вас… Деньги отдадите ему.
Не успел Зуфар сказать слова, как персиянка заговорила. Звонкий, чистый ее голос звучал решительно и твердо:
— С ним я не поеду.
— Почему? — удивился Непес. Он нахмурил густейшие брови. Ему все больше не нравилась эта история. И если бы не письмо, которое ему показала эта странная жена фельдшера–азербайджанца, официальное письмо, со всеми необходимыми подписями и печатью, наверно, он не стал бы возиться с какой–то подозрительной пассажиркой. — Товарищ, — сказал он, обращаясь к персиянке, — почему? Он мой штурман. Он человек надежный.
— Я не поеду с ним…
Зуфар рассердился:
— Вы мне не верите?
— Да.
— Но почему же?
— А что вы делали в Мешхеде?
Зуфар покраснел. Но тут голос откуда–то сверху прокричал:
— Катер по левому борту! Семафор!
Невольно Зуфар посмотрел вверх. Кричал наблюдающий с мачты. Когда штурман обернулся, Настя–ханум, стуча тонкими венскими каблучками, быстро шла прочь по палубе.
Непес схватился за бинокль.
— Петр Кузьмич! Он! Комендант сигналит, приказывает приготовить концы, хочет причалить.
Зуфару сделалось не по себе. И если Настя–ханум, превратившаяся в персиянку, задает такие вопросы, какие же вопросы задаст ему, Зуфару, комендант пограничной заставы, всевидящий, всезнающий Петр Кузьмич?
Но Петр Кузьмич не задавал никаких вопросов. Он молча выслушал торопливый рассказ Зуфара и повернулся к капитану Непесу:
— Где она?
— Пройдем, — сказал, поздоровавшись, капитан Непес.
Они пошли в каюту, и Зуфар поплелся за ними. Его не впустили. Но весь разговор он слышал, по крайней мере с середины.