Тени пустыни
Шрифт:
Он с торжеством обвел глазами багровые от жара костра и сытной пищи лица и осекся… Никто не смеялся. Холодом пахнуло на курганчу, на гостей. Костер вдруг притух, и клубы дыма погнало по двору.
— Э, председатель, зачем помянул ты Старика? Поберегись, капитан! сдавленно пискнул желчный гурленец. Слова его и взаправду брызнули желчью. Многие в глубине души согласились, что Джунаида Старика поминать в шутливой беседе не следовало бы. Еще беду накличешь.
Даже у Языка Перца вся его страховидность слиняла, и он робко пробормотал:
— Ну, председатель, ты караван задержал, остановил. Ну хлеб у калтаманов отобрал, ну прогнал их, бандюков, в пески. Ну а зачем еще острием слов Старика колоть? Нехорошо. Ты хоть и капитан и борода у тебя седая, а нехорошо.
Капитан Непес закипятился:
— Напугались, старье? Эх вы, байские прихвостни! Боитесь? Так не лезьте не в свое дело. Старик ваш — обманщик. Враг. Кто дал на коране клятву туркменскому съезду Советов в покорности и в любви к советской власти? Кто клятву поломал? Только лживый человек клятву нарушает.
— Эх, похвалу дурак любит, — заявил хивинский аскиячи. — А ты, председатель, дурак, я вижу.
— Зачем на Джунаида наговаривать? Старик разве плохой? Мусульманин правоверный он, дехканство уважает, жалеет, обещал после свержения советской власти освободить от налогов, управлять народом по шариату.
— Это я дурак? Побольше бы вам таких дураков, — рассердился капитан Непес. — Советская власть сказала мне, дураку, спасибо. Советская власть подарила все две тысячи пудов хлеба нашему колхозу, двести верблюдов нам отдала. Советская власть сказала нам: «Молодцы!»
— Ты не имел права отнимать у калтаманов хлеб и вьючную скотину. За хлеб и скот они деньги платили, — сказал хивинский аскиячи. — Хлеб и скот принадлежат не нам. Хлеб и скот принадлежат теперь калтаманам. Грех!
— Ты хоть и стар, а байский хвост, — резко отрезал председатель.
Гости поддержали капитана Непеса. Все кричали на хивинца: «Блюдолиз! Байский прихвостень!» Одни искренне и убежденно, другие просто чтобы покричать и посмеяться.
Но аскиячи ничуть не обиделся:
— Ты, капитан Непес, хитрец, родился на семь дней раньше самого дьявола… Все знают. Вон какие пароходы одному движению твоей руки повинуются. Только зачем помянул ты Старика? Вот приедет он из Персии с тысячью калтаманов — по–другому заговоришь.
— Для тысячи ворон одного камня хватит, — отрезал капитан Непес. — У меня тридцать лет в животе калтаманская пуля катается, и плевать я хочу на вашего Старика.
— А Старика не надо трогать. У Старика есть здесь и Овез Гельды, и Шалтай Батыр, и…
Непес поклонился всем туловищем к хивинскому аскиячи:
— Больно хорошо ты знаешь, где Овез Гельды, где Шалтай Батыр. Муха садится на тухлое мясо. Говори, что ты еще знаешь? Ржавчина души на твоем лице!
Но хивинец ничуть не напугался. Пробормотав что–то вроде «Лев откликается на голос грома, а не на лай шакала», он встал и ушел ковыляющей походкой.
— Напрасно вы, — пробормотал Язык Перец, — змея кусает иногда, а злодей на каждом шагу.
— Вы о ком?
— О том… — И, пошевелив своими страховидными бровями, Язык Перец подхватил под руку желчного гурленца и поспешил к воротам.
Сконфуженно капитан Непес смотрел вслед старым аскиячи. Гости неодобрительно молчали. Кто–то из–за костра даже проворчал:
— Нехорошо. Почтенные гости… Опять же весельчаки. Надо бы вернуть. Что с них спросишь? Кривизна сучка исчезнет только в огне.
Но капитан Непес вскочил и гневно крикнул:
— От глупости нет лекарств! Пусть идут на все четыре ветра. Такое дело мы, колхозники, совершили, а они смеются. Если их не поправить, что получится? И овца укусит пастуха, не имеющего палки. Победили мы самого страшного Овеза Гельды, кровавого помощника Джунаида, а они смеются. Отняли мы хлеб и верблюдов у разбойников, а вредные стариканы смеются. Заслужили мы «спасибо» от советской власти, а они смеются. Умножили мы богатство колхоза, а они смеются. Ничего, значит, не понимают, ишаки. Говорить с ними — завязывать воду узлом. Эй, бабы, не шалите с огнем там… на крыше!
Последний возглас относился к суетившимся на плоской крыше перепуганным женщинам. Капитан Непес из–за дыма костра не мог разглядеть, чего они там мечутся.
Сверху донеслись взвизги и тревожные возгласы, но они потонули в одобрительном гуле гостей, которым очень понравилась речь их любимого председателя. Да и как она могла им не понравиться. Все они сами гордились своей храбростью. Возможно, они пошли за капитаном Непесом на калтаманов, невзирая на опасность, потому, что в своей капитанской фуражке и кителе с серебряными пуговицами он казался им большим начальником. Председатель капитан Непес разжег их мужество, повел на дорогу и заставил напасть чуть ли не с голыми руками на караван, который овезгельдыевские калтаманы повели из караван–сарая Бабаджана–кули на далекие колодцы, чтобы кормить разбойников и их коней всю весну. Каждый принимавший участие в происшедшей горячей схватке теперь мнил себя батыром, хоть калтаманы спраздновали труса перед толпой почти безоружных дехкан и ни разу не выстрелили. Теперь колхозники хлопали в ладоши и кричали председателю «баракалло!», что выражало высшую форму одобрения и восторга.
Но капитан Непес уже не слушал похвал. Он вскочил и старался разглядеть, что происходиит там, на крыше. Чего мечутся женщины, вместо того чтобы ужинать спокойно, веселиться и любоваться мужским весельем?
Двор председателевой курганчи, как и все хивинские полуукрепленные усадьбы, окружали постройки, на крышах которых гигантскими кубами высились стога сена и сухой колючки. Семья Непеса–капитана немало потрудилась с осени в степи и накорчевала целые горы янтака, полыни и мелкого хвороста, чтобы обеспечить очаги топливом на зиму.
Сейчас, на беду, один стог загорелся. Капитан Непес орал и, забыв свою важность и достоинство, бросился к лестнице. Проклятие! Эти бабы, играючи с огнем, устроили пожар.
— Воды! Ведра сюда! — вопил капитан Непес.
И гости, забыв об угощении, побежали за председателем с криками, прибаутками, хохотом. Только такого развлечения им недоставало! Многие даже обрадовались. Никому не понравились зловещие намеки аскиячи. Все боятся ночной тьмы. Только одни сознаются в этом, а другие помалкивают. Когда занялся огонь на крыше, никто всерьез и не подумал об опасности, хоть и знал, что колючка сухая и горит как порох.