Тени пустыни
Шрифт:
И за стеклами очков в золотой оправе его близорукие глаза приобрели мечтательное выражение.
И тут только Зуфар вспомнил. Ашот говорил что–то… Да, он говорил: когда привезли из–за границы новых мериносовых овец, все хивинское и степное духовенство словно взбесилось. Ишаны, имамы, муллы подняли крик. «Меринос — не овца. Меринос — поганая свинья в овечьей шкуре». Великий Каракум–ишан просто объявил, что один вид мериноса поганит душу мусульманина, и призвал истребить поганую тварь. Ашот тогда сказал: «Что только не придумают из ненависти
Как мог оказаться почтенный «революционер» Заккария здесь, около овечьего загона, среди дыма и огня, было непонятно. Изнеженный гуманный интеллигент и горожанин Заккария избегал жгучего солнца и песка и предпочитал ступать своими холеными ногами по коврам. Здесь, в пустыне, со своей крашеной хной–басмой до черноты бородой и золотыми очками он казался совсем неуместным. И тем не менее он стоял тут, в двух шагах от пылающего гигантского костра, равнодушно взирал сквозь очки своими прекрасными с искрой мечтательности глазами на гибель двух тысяч овец, невозмутимо слушал раздирающие вопли сгоравших заживо животных и тихо улыбался… Казалось, он хочет сказать нечто возвышенное. Но его опередил Овез Гельды.
— Эй ты, не лезь не в свое дело! — хрипло рявкнул он на Зуфара, счищая с халата песок. — Ты что, здесь работаешь?
Но огонь разгорался. Несчастные овцы вопили, и Зуфар снова бросился пробивать дорогу сквозь дым и пламя.
— Возьмите его! — свирепо закричал откуда–то издалека Овез Гельды. Дайте ему десяток горячих. Пусть, дурак, поостынет. В нагайки его!
Зуфара вытащили из огня дюжие джигиты–бородачи, но до нагаек не дошло.
— О юноша, — протянул с удивительной важностью Заккария, — что ты, неразумный, лезешь в огонь, суетишься?..
— Пустите меня! — вырываясь из рук калтаманов, завопил Зуфар. Погибают! Помогите тушить огонь!
Веселый, доверчивый Ашот! Он добродушно посмеялся над выдумками мракобесов, а теперь ценнейшие мериносы, племенное стадо погибало.
Беспомощно Зуфар озирался. Да, он опоздал. Он знал, что надо спешить, и он спешил.
Зуфар верил, что успеет предупредить Лизу, жену друга Ашота. Он верил, что Лиза успеет уехать в Ургенч. А он бы вез на руках малыша, племянника Лизы, и сердце бы его сладко томилось. Никакой награды он не ждал, кроме благодарной улыбки Лизы.
Он опоздал. Он понял, что опоздал.
Когда ночью Зуфар спешил сюда, он меньше всего думал о ферме, об овцах, о каких–то мериносах, пусть они стоят хоть миллион. Зуфар по–мальчишечьи мечтал о подвиге. Он хотел избавить от опасности ту, по которой вздыхало его сердце. Он мечтал о признательном взгляде синих глаз. Он пожертвовал бы жизнью за один взгляд Лизы…
Зуфар озирался, он пытался разглядеть, что происходит за дымовой тучей и стеной огня на ферме. Но рыжий дым застлал все вокруг: и юрты, и колодцы, и белый домик Ашота, где жила она — Лиза.
Огонь бушевал. С овцами было кончено. Ничего не могло их спасти. Зуфар пошел к юртам. Но Овез
Овез Гельды инстинктивно чувствовал неприязнь к этому хивинскому щенку. Раздражала ноющая боль в животе… Нет, сардар не собирался отпустить этого хивинца так легко. Кто его знает, зачем он сюда явился?
— Пустите! — сказал Зуфар.
— Ты кто? Ты служил у армянина? — спросил Овез Гельды. — Подумай хорошенько, прежде чем ответить.
Только теперь Зуфар заметил, что старый сардар болен, и тяжело. Он говорил медленно, с трудом. Он нетвердо стоял на ногах, прижимая руки к животу. Судорожная икота мучила его, и гримаса боли кривила губы. Незаметно Овез Гельды поддерживали со всей вежливостью под руки два молодых калтамана.
Но голос сардара был тверд, и в нем слышалась даже угроза. Совет подумать хорошенько — звучал зловеще. Зуфар почувствовал озноб, но задиристо бросил Овезу Гельды:
— Это разбой! Вы поплатитесь!
Юноша не думал, чем грозят ему его дерзкие слова. Он слишком верил в незыблемоть советского порядка в Хорезме и не осознал еще всю меру опасности. Времена дикости канули в прошлое. Так ему казалось. Но Заккария ужаснулся. Он–то знал Овеза Гельды и его банду. Он искренне жалел этого красивого, полного очарования молодости юношу. Он понимал, что ему несдобровать. Заккария попытался «повернуть колесо событий». Старый джадид верил в силу цветов красноречия. Он возгласил:
— Мы восточные, мы тюрки. О юноша, мы не любим западных. Они исконные враги всех мусульман. Они — Запад, мы — тюрки. Под копытами тюрок дрожит земля. Настал час. Истребляйте тлен Запада!
И он протянул руку ко все еще пылающему и смердящему горящим мясом загону.
С Заккарией творилось что–то непонятное. Он трясся словно пьяный, шатался, едва держась на ногах. Вытаращенные глаза его стали дикими…
— Гори, гори! — выкликал он, как базарный дивана*. — Гори, Запад!
_______________
* Д и в а н а — юродивый.
Ноздри на широком лице Овеза Гельды шевелились. Сардар звучно втягивал дым пожарища. Он наслаждался. Он злорадно проговорил:
— Не полезут ко мне в пески. Теперь большевые, теперь колхозники не полезут. Побоятся.
— Не полезут! — дико кривляясь, взвизгнул Заккария. — Хватит нам всяких русских, хохлов, большевиков!
— Летели мухи на мясо, — простонал Овез Гельды. — Нате, получайте мясо… Сколько угодно мяса.
Он в восторге стеганул себя длинной плетью по голенищу сапога и даже закряхтел от удовольствия. Но тут же опять схватился за живот и скрипнул зубами. Рана давала себя знать.