Тени пустыни
Шрифт:
— На мою голову проклятый вздумал умирать здесь, в нашей мечети! завопил староста. — Эй, урус–дохтур, дай мне лекарства. Пусть встанет и убирается. Пусть подыхает у себя дома.
Доктор склонился над мальчиком. В лицо пахнул сладковатый запах тления.
— Лекарства не помогут, — сказал тихо Петр Иванович. — Похороните его.
— Проклятый! Подох–таки! Горе мне! Пропали мы. Съедят нас полицейские! Эй, кто тут есть, помогите убрать падаль!
И вдруг оказалось, что на площади нет никого, кроме мальчишек с раздутыми голыми животами да шелудивых собак, ковыляющих на перебитых лапах.
— Эй! — завопил снова староста. Но селение будто вымерло.
Из–за угла вышел, прихрамывая, старичок в европейском костюме. Он шел, торопливо озираясь. Увидев доктора, он приложил ладонь к старенькому пробковому шлему, словно отдавая честь.
— Пардон! Разрешите представиться, — зашамкал он и щелкнул каблуками.
Он представлялся совсем как в старину в светском обществе. И выглядело это на серой, захламленной площади среди серых глиняных мазанок совсем нелепо.
— Честь имею… — сказал старичок. — Разрешите представиться? Князь Орбелиани, Николай Луарсабович, капитан Мингрельского шестнадцатого гренадерского, его императорского высочества великого князя Дмитрия Константиновича полка, князь Орбелиани, ныне телеграфист хелендинской конторы индо–европейского телеграфа… Петр Иванович, если не ошибаюсь… Приятно встретиться в нашей дыре с русским интеллигентом… Наслышаны–с, наслышаны–с. Весь Хорасан только о вашей экспедиции и говорит. А вы при исполнении, так сказать, своего долга… — Он кивнул в сторону тела мальчика. — Мрут, как мухи мрут. Невежество, нищета, голод…
Он не дал доктору говорить и потащил его в сторону.
— Прошу–с, пройдемте… Нет–нет, лучше ко мне. Рад помочь… изгладить, так сказать, тяжелое впечатление. Но вы, медики, привыкли и не к таким пейзажам… заживо гниют–с… пардон… отвратительно и печально… Азия… дикость. Тут не такое увидите. Хотите посмотреть виселицу… всенародная казнь… Именем аллаха полагается держать стадо в страхе аллаховом…
Они прошли в глинобитную, но очень чистенькую комнату.
— Прошу, вот наши аппартаменты. Увы, нищета! В сундуках шахиншаха ржавеют мертвые миллионы, а мы, русские аристократы, в грязи, блохах, песке…
Захлопнув входную дверь, князь–телеграфист мгновенно сменил тон.
— Пока кто не явился… Я, как русский интеллигент, как русскому интеллигенту скажу… Я патриот, отсюда все поймете.
Он запер дверь на задвижку.
— Так–то лучше. Глаза и уши шахиншаха всюду. Еще хуже господа англосаксы. Доверяют мне вроде: белогвардеец как–никак… А черт их разберет! Так вот я хотел…
Снова князь–телеграфист прислушался и, сделав таинственные глаза, прошептал:
— Где ваш дервиш?
Усмешка пошевелила усы доктора. Он покачал головой.
— Понимаю… Тайна! Ловкий ход. Хотите наставить нос господам британцам. Понимаю… Но, слово русского офицера, я с вами. России служил верой и правдой. Помощник командира полка. Замечательный полк. Мингрельский… Следите за мыслью?.. Овеян славой… Георгиевское знамя за взятие турецкой крепости Ахал Калача. Аристократы считали за честь у нас служить. Почти гвардия. А здесь до тошноты все надоело, до рвоты! Персидские сатрапы, британские сэры… больно видеть… Терзают нас, россиян, сволочи, прохвосты. И телеграф… линию Мешхед — Турбет — Хаф Сеистан в девятьсот втором — четвертом мы, русские, на средства русского правительства строили… А кто пользуется? Англичане да персюки. А я, русский офицер, у них в холуях. Морщитесь? Ради бога, не говорите только. Не обижайте. Но я жажду насолить этому ряженому, чертовой знаменитости, мерзавцу Джаббару в арабском бурнусе… Воображале… Вы молчите? Пренебрегаете…
— Я слушаю. И, извините, я совсем не морщусь. Я вас слушаю внимательно и… не все понимаю.
— Мотайте на ус. Мотайте. Человек, которого вы притащили из соляного болота, — фигура. За ним бегает вся шахиншахская полиция… жандармерия… Тахминат! Это их охранка, так сказать. Бегают… мечутся… ха–ха! Суетятся. По всем линиям из Хафа на все посты даны депеши: хватать и не пущать. Сам их телеграммки отстукивал на «морзе»… Догадываетесь? Хватать!
— Кого? — Доктор не спускал глаз с князя, но ничем не выдавал своего беспокойства. А оснований для беспокойства было предостаточно.
— Дервиша! Через границу из Афганистана перешел дервиш. Он не дервиш. Он агент, шпион большевиков.
— Не знаю никакого дервиша.
— А человек, которого видели на соляном озере?
— Санитар экспедиции.
— Те–те–те, голубчик. Все знают, и жандарм здешний знает: у вас такого санитара не было, и вдруг… Вы едете мимо чертовой трясины Немексор, по южному берегу, и у вас вдруг оказывается новый санитар. Из трясины. А на северном берегу из–под носа жандармов улизнул опасный дервиш. Здорово, а? В болоте черти, а? Водятся? В чертовой трясине черти?
— Но товарищ… господин… Какой же он дервиш? Ничего похожего.
— Давайте не будем кружить точно два пса друг возле друга. Правильно, он не дервиш. Он даже не азиат. Он — русский! И притом — русский офицер.
— Час от часу не легче!
— Подозревай. Так сказать, догадки.
Выражение настороженности не сходило с лица доктора.
— Слово благородного человека, — петушился князь–телеграфист, никакой он не дервиш. Вздумал бы русский офицер, грузинский князь, потомок царей, интересоваться всякими персюками. Очень надо мне ишачить. Этот странник, этот дервиш… Впрочем, расскажу–ка одну историю. Дело было году в десятом. Сижу я в Сеистане. В Носретабаде. Есть такая дыра несусветная на юге Персии. Пейзаж неважнецкий, вроде здешней Соляной пустыни. Скука, тоска. Только и связь с Россией–матушкой — телеграфные столбы с белыми фарфоровыми чашечками. Сам их ставил через всю чертову персидскую пустыню. Кормил блох и в Буньябаде, и Каине, и Шусте… всюду. И вот скука, но работа хитрая. Иначе зачем бы держать в такой дыре телеграфным чиновником князя, гренадерского поручика, — тогда я в чине поручика ходил. Но поручика необыкновенного, с курсом Академии Генштаба за спиной, со знанием языков — персидского, курдского… Из полка… бац в Персию… в разведчики, так сказать… Сижу, работаю, выстукиваю азбукой Морзе телеграммки, перехватываю депеши друзей–англичан. Ведь от Сеистана до Мешхеда русская линия… Мы строили… Англичанам деться некуда… Из Индии в Лондон все телеграммы по нашим проводам, а уж от Мешхеда до Тегерана их… Ну, а я оседлал те провода… да–с… ловко… У нас по часам все — с девяти до десяти по–русски, а с десяти до двенадцати английские шифровки. Индус–телеграфист стукает, а ему невдомек, у меня вторые провода… ни одного слова не пропускаю. Колоссаль! Посылаю шифровки в Санкт–Петербург. Сами понимаете — нахожусь в гуще событий. Через наш Носретабад дороги во все концы. На восток — осиное гнездо Белуджистан, омываемый Аравийским заливом, Южным морем, вожделенной целью Российской империи… Дороги к портам Сонмиан и Гвадару… От меня эти пункты были в двух шагах. Под боком — Захедан, конечная станция железной дороги в Индию. Стратегический пуп британской политики на Среднем Востоке. На северо–востоке афганцы. Эдакая зона английского влияния по соглашению еще семьдесят второго года, когда Россия признала границей Аму–Дарью. Только зона горячая, слишком горячая, по признанию господ лордов, битых не раз. На север — Хорасан, аппетитный кусочек персидского пирога… До русской границы — верст девятьсот. На юг — клубок змей — кочевые племена, а за ними нефтяные берега Абадана, британские канонерки, Бахрейн. Ну, а на запад вся Персия с «шахсей–вахсеем», скорпионами, бомбами, бахтиярами, очковыми змеями, взятками, жандармами, москитами, виселицами, прокаженными, с Демавендом и его препохабнейшим величеством шахом. Посредине, в самом центре, сидит русский аристократический телеграфный чиновник и обливается потом, кормит своей кровью бараньих клещей и, как слуга двух господ, то расшаркивается перед «Индо–Европейской телеграфной компанией», то стоит навытяжку перед российским военным министерством. А по медным проводам — бог ты мой! — поток: Лондон разговаривает с Дели, Тегеран с Бомбеем, Кабул с Багдадом. Сижу, тружусь на пользу царя и отечества. Это теперь они понатыкали радиостанции в Ширазе, Кермане, Мохаммере, Бендере. Да и то телеграф надежнее… Ну, а тогда телеграф единственная была связь. Клещей кормлю, подслушиваю. Только скука зеленая, скотски отвратительно. Коньяк да милашки из… особого квартала в соседнем городе. Ничего персючки, сильные… сочные, но не с кем опрокинуть даже по маленькой. Совсем бы спятил князь Орбелиани, да нет, вдруг райское видение… Она явилась и зажгла! Моя невеста Инна Николаевна, урожденная Ордынцева, не захотела, видите ли, ждать, когда я прибуду в Санкт–Петербург. Подала на имя его величества Николашки Второго всеподданнейшее прошение. Последовало всемилостивейшее разрешение, и… вот князь–телеграфист везет уже через степи и пустыни Сеистана очаровательнейшую супругу, аристократку, ангела. Не путешествие, а эпопея Марко Поло. Можете представить, беккеровский рояль из Ашхабада перли на импровизированных санях посуху, аки по снегу… До сих пор от одного воспоминания мороз по коже. Ничего не поделаешь, Инна Николаевна музыкантша, еще в институте благородных девиц обнаружила разные таланты. Рояль довезли, звуки Бетховена распугали шакальи концерты, но тут началось… В Буджнурде, рукой подать, сидел сеистанский консул Кенион. Я–то знал, что он майор, да и он знал, конечно, кто я. Кенион — ловкач. Он на солнышке не жарился, а все больше в эмирском саду Шоукетабад квартировал в палатках. Масса винограду, цветы, пруд! Умел устраиваться, собака! С ним еще жил постоянный английский агент Ховсенс с женой… Да еще какие–то англичане. Все в горах тигров искали… Охотнички! Пронюхали что–то господа англичане или просто решили избавиться от русского агента, не знаю. В один прекрасный, впрочем не слишком прекрасный, день степь сотрясается от топота копыт. На нашу телеграфную станцию налет. То ли бахтиары, то ли луры. Усы, винтовки, зверские морды, вопли, стрельба. Врываются в дом. У меня револьверишко… хлопушка для мух. Мне руки скрутили за спину. Инночку в одном неглиже волокут куда–то. Ужас! Хотите, верьте, хотите, нет — слезает он с коня и ко мне…
— Простите. Он, вы говорите?
— Ну конечно, он. Ваш странник из соляного болота, ваш подопечный пациент, дервиш, что ли, которым так интересуется шахский тахминат и всякая жандармская стерва.
— А вы уверены?
— Уверен. Пфа! Стал бы я вам рассказывать… Подходит он. Эдаким рыцарским жестом освобождает из грязных лап мою перепуганную Инну Николаевну. «Пардон, мадам, извините их. Они увидели прелестную белую кожу, ну и обалдели. Ваша красота для них извинение. Будьте покойны. Никто и коснуться пальцем вас не посмеет». И все на чистом французском. Вот вам и атаман дикарской шайки. Потом поворачивается ко мне, смотрит… Глаза у него щурятся. Я таращусь на него. Поверьте, обалдел… Бывают казусы. Я узнаю в нем… Впрочем, по порядку. Пихнул он меня в угол и свистит на ухо по–змеиному: «Пикнешь, князь, голову долой!» Ну, как в мелодраме. Вы все еще не понимаете? Так ведь мы с ним, с вашим дервишем, в Петербурге встречались. Только тогда на наших мундирах бренчали всякие гвардейские побрякушки. Ошалеть можно. Стоит передо мной азиат. Борода в кольцах, ассиро–вавилонская. На голове тридцать аршин кисеи накручено, за поясом арсенал из пистолетов, а ведь он… Я же вижу — он. Только поговорить нам не дали. Вкатываются наши носретабадские англичане из резидентов и к нему эдак со всей персидской вежливостью: «Ваша милость!» А он сурово: «Хороши джентльмены! На ваших глазах оскорбляют даму, а вы в кусты. Эй, всыпать им по пятьдесят палок!» Ну чем не «Тысяча и одна ночь»? Инна Николаевна тем временем приоделась, попудрилась. Выходит поблагодарить. Он ей: «Мадам, лучшей благодарностью будет, если сыграете… — И показывает на беккеровское изделие. — Да, кстати, музыкой заглушите противные вопли». На дворе тем временем кочевники производили экзекуцию над британцами, и не за страх, а за совесть: не любят их в Персии, терпеть не могут. Пока они там вопили, мы послушали концерт. Особенно вождь просил повторить русские и хохлацкие напевы. Очень благодарил, попил чайку и был таков. Больше я его не встречал до вчерашнего дня. Конечно, в те времена я не пикнул. Ужасно любопытствую, как он попал из петербургских салонов в вожди персидских кочевников. Наводил осторожно справки, но ничегошеньки не выяснил. И вот сейчас. Он… в обличье перса или афганца. Может быть, он теперь расскажет?
— Ничего он не расскажет, — сердито заметил доктор. — Ушел он, и не осталось от него ни слуху ни духу… Джин из бутылки. Фантастика и экзотика…
— Ну нет, доктор, неспроста меня, князя–академика, держали в проклятой дыре… У великой России были великие планы. Дюранд, этот зубр британского империализма, лет сорок назад квакал: «Заварись война с Россией — не было бы никакой возможности помешать любому русскому офицеру с тысячью казаков перейти Гиндукуш и за десять дней достигнуть Астора, а спустя четыре дня поить коней в озере Вулар у Сринагара… Все войска наши были бы рассеяны, как мякина ветром… Русских бы в Индии радостно приветствовали. Это было бы для Британии громовым ударом». Да, князь–телеграфист, князь Орбелиани жарился в пустыне и отстукивал на ключе Морзе не зря. Большие перспективы имел. Преогромные. И ваши большевики тоже себе на уме. И шейх этот ваш появился снова неспроста. Честное слово офицера, неспроста.