Тени пустыни
Шрифт:
Только теперь доктор заметил бойницы в грубо обмазанных глиной и саманом стенах спальни помещика, магазинные винтовки, прислоненные в углах, обоймы с патронами, навалом лежащие в ящиках.
Но когда суетноглазый принялся многословно рассказывать, что спальня помещается в третьем этаже башни, что башня уцелела от замка предков, что башня выдержала бесчисленные осады, то Петр Иванович просто прогнал его, чтобы он не мешал. Он только спросил:
— Где угораздило вашего приятеля?
— А вам, доктор, обязательно… Ах, тьфу–тьфу!.. знать это?
— Представьте, обязательно.
Глаза помещика засуетились,
— На охоте… охотились на джейранов…
— Кто же?
— Один неловкий… Скакал сзади, задел спуск винтовки…
— А пуля полетела, сделала крюк и встретила спереди. Любопытная пуля… И потом вы мне говорили, что ваш, как вы его назвали, Курбан… Сардар ранен вчера. А я вам точно скажу, что пуля попала ему в плечо шесть–семь дней назад, не меньше. И неужели у вас врача нет? В Мешхеде же есть врачи…
— Врач внизу. Стыдится вас. Он практик… не доучился… диплом есть, но такой…
— Рана безобразно запущена. И впрямь счастье вашего приятеля, что вы меня нашли.
— О, так опасно?
— Вот–вот гангрена начнется… тогда пиши пропало…
Даже при неверном свете было заметно, как под медно–красным загаром араба расползается бледность.
Все время, пока извлекалась пуля из плеча, раненый кричал.
— Все они так, — шипел Алаярбек Даниарбек, — храбры до ошаления. Самонадеянны, наглы, на все наплевать, а даже легкой боли не терпят, верещат по–бабьи…
Наложив повязку, Петр Иванович поискал под одеялом здоровую руку раненого пощупать пульс.
— Что такое? — Он выпростал руку раненого из–под одеяла. Пальцы ее судорожно сжимали длинный нож. С таким ножом из булатной стали туркмен не расстается ни в юрте, ни в походе.
Больной шевельнулся.
— Завтра я сяду в седло! — чуть слышно пробормотал он.
— Собирался помирать, а чуть полегче… подавай коня!
— Если не сяду, нож мой напьется твоей крови, урус.
— И в седло не сядешь и ножа не увидишь. — Петр Иванович отнял нож. До того ты дик, что и на человека не похож… э… Курбан Мухаммед Сардар. Ты похож на зайца, стукнувшегося о дерево.
Потом, значительно позже, Петр Иванович рассказывал: «Только назвав это имя, я сообразил, кого мне довелось оперировать. Курбана Мухаммеда Сардара все больные знали как Джунаид–хана, а имя «Джунаид» уже давно сделалось синонимом войны, пожарищ, ран, покрытых запекшейся кровью, обезображенных разлагающихся тел, бесстыдного разгула и насилия… Но я думал не о неприятностях, связанных со столь беспокойным пациентом, а о том, куда опять занесла меня моя беспокойная судьба и что из себя представляет Сад Садов — Баге Багу?»
Как ни был занят доктор своей экспедицией и своими делами, он не мог не видеть, что Хорасан весь напряжен, как тетива лука, что что–то готовится, что строят дороги, и строят их англичане, что повсюду говорят о вооруженных отрядах.
Удовлетворить свое законное любопытство в тот вечер доктор не смог. Обильный ужин с ним разделили, если не считать Алаярбека Даниарбека, Джаббар и хозяин дома, который представился только после операции, назвавшись скромно Али Алескеровым из Баку. Толстый, пухлый, он поглощал пищу в огромных количествах и с жадностью удивительной, но не забывал неизменно потчевать и гостей. Говорил он необычайно громко, часто вскакивал, бегал по комнате и плевался. Гостеприимство его граничило с
— Увы, господин профессор, — объявил в начале ужина гостеприимный помещик, — нам, последователям пророка, тьфу–тьфу!.. — и он остановился взглядом на Джаббаре и Алаярбеке Даниарбеке, — не подобает употреблять пьянящие напитки, тьфу–тьфу!.. В нашем доме вы не увидите ни одной запретной бутылки. Потому, увы, придется возбуждать аппетит ароматным чаем.
Он принялся самолично разливать в изящные китайские пиалушки чай из красно–желтых фарфоровых чайников. Доктор только улыбнулся, обнаружив в пиале вместо чая крепчайший и грубый бренди. Что касается араба и маленького самаркандца, ни тот, ни другой ничем не проявили своего удивления и даже не поперхнулись.
Алаярбек Даниарбек продекламировал нараспев:
Помилуй бог, чтобы я бросил вино в пору цветения роз.
Я, слава аллаху, не глуп. Разве я так поступлю?
Никто его не прервал. Лишь Джаббар удивленно пробормотал:
— Гм, он знает Хафиза…
«Чай» быстро развязал языки. Замкнутый, чем–то ожесточенный Джаббар вылез из обычной своей скорлупы и внезапно перешел с доктором на «ты».
— Скажи, эскулап, то есть профессор, — спросил он чуть заплетающимся языком, — сколько ему, — он многозначительно посмотрел в потолок, придется проваляться в постели?
— По меньшей мере месяца полтора.
— Что–о?
Он так расстроился, что перестал есть.
— Не нравится мне его рана, — сказал доктор. — Да и сердце у него стариковское. Потрепанное…
— Из–за глупой бравады нарваться на пулю. Нет. Мы не можем ждать…
— Придется, — сказал равнодушно Петр Иванович, хотя он меньше всего тогда знал, почему араб Джаббар не может ждать выздоровления Джунаида.
— Все из–за идиотского аламана — вульгарного разбойничьего набега. Видите ли, понадобилась ему какая–то длиннокосая девчонка… Дескать, новая кошма и молодая жена лучше. В его–то годы пойти из–за любви под пули советских пограничников… Весь наш план к чертям… Извольте ждать. Ну нет! Господин Али, куда запропастился Анко? Найдите мне наконец Анко!
Так впервые Петр Иванович услышал имя человека, который доставил ему впоследствии немало досадных переживаний.
Видимо, бренди расслабляюще подействовал на араба. Что–то он разболтался при посторонних. Плохо соображал и Али Алескер. Осоловелыми глазами он уперся в лицо араба и неразборчиво лепетал:
— Мистер… м–м–м… Анко… Эх, тьфу–тьфу!.. Хамбер охотится… м–м–м… недалеко охотится… на горе Табаткан охотится на муфлонов… и этих… дроф–красоток…
— Мистер?.. Тсс! Да–да, охотится. — Голос Джаббара вдруг сделался тверже. Быстро глянув на доктора, он схватил пиалу, налил в нее ключевой воды и выпил залпом, не отрываясь. — Фу–фу–у, легче так, — точно извиняясь, проговорил он. — Вы знаете, дорогой брат мой, я не пью, вообще не пью, и не из каких–нибудь там соображений здоровья, ислама, а так, из принципа.