Тени пустыни
Шрифт:
— Ага, значит, вы не знаете, где караван?
Векиль Гулям сразу же оживился. Он повесил свою двустволку на крючок, и это позволило ему скрыть выражение лица…
— Не знаю. Караван исчез, — продолжал Анко Хамбер, забирая агдташ Гуляма. — Зверски убив чиновника, луры увели караван в пустыню, в Большую Соляную пустыню.
— Жандармы силой пытались повернуть караван в Хаф, и кухгелуйе открыли огонь…
— Устаревшие новости… По телеграфу сообщили, что вынырнувщий из небытия вождь луров, некий ильхан Музаффар, увел караван. И… вы, конечно, знаете, куда он увел его. Вы же были там… И наконец, не встретила ли ваша супруга вас и ильхана Музаффара, когда вы подъезжали в автомобиле к Баге Багу… Мы все знаем. Мы, к сожалению, не знаем только одного: куда уехал ильхан после разговора и где находится сейчас караван… Но мы узнаем…
Последние слова прозвучали угрозой.
Бледность разлилась по лицу Гуляма. Обычно бесстрастный, он не сумел скрыть своего расстройства.. Новое осложнение.
Холодно, испытующе смотрел на него Анко Хамбер. Он не ждал, что слова его произведут такое действие. Похоже, что он недооценивал чувства этого пуштуна.
Нарочито равнодушно Анко Хамбер сказал:
— Мистер Хейм, главный инженер дорожного строительства Доздаб Мешхед, телеграфирует, что он послал в разведку белуджей Керим–хана и…
Гулям воскликнул:
— Я был прав!
— О чем вы говорите?
— Значит, белуджей Керим–хана натравили на караван вы?
Анко Хамбер попытался изобразить на своем лице негодование:
— Керим–хан благородный человек. Он поклялся возместить все издержки, вызванные трагической гибелью доктора Уормса, и взялся охранять жизнь и спокойствие дорожных рабочих от разбойников — всяких луров, хезарейцев и прочей швали.
— У белуджей есть правило: отруби себе по локоть руку, если она тебе добра не желает. Уверен, кухгелуйе дадут по рукам и белуджам Керим–хана, вздумай он сунуться к каравану.
— Не лучше ли не доводить до крайности… Неизвестно, чем все это кончится. Итак, я прикажу Ма Исупу седлать. А за вами записка.
Анко Хамбер вышел, все еще растирая голову платком.
Уже в дверях он остановился и, не поворачивая головы, сказал:
— Жандармы интересуются вашей супругой, сэр. Мой долг предупредить. Но в случае неприятностей можете рассчитывать на мое содействие. На весь авторитет консульства, сэр. Еще раз советую; оружие — опасный товар… . Куда спокойнее — ковры! Выгодно и безопасно. Курдские! Кашкайские! Иомудские! Рисунок! Краски! Чистота! Чистая шерсть! Золотое дно! Бизнес!
Держа высоко в каждой руке по туго набитому ягдташу, он встряхнул ими в воздухе, словно в каждом звенели червонцы, и вышел.
Анко Хамбер очень любил охоту. Он уговорил векиля Гуляма еще до рассвета отправиться на холмы, и, едва взошло солнце, они отлично постреляли. Куропатки, отяжелевшие от росы, летали низко.
Гулям прошел к себе. Настя–ханум, конечно, уже проснулась. Он поцелует ее. Так у них повелось с первого утра после свадьбы. Он не начинал дня, не поцеловав жену. Они встречали день поцелуем.
Он поцелует ее, и они посмеются над этой дрессированной кривляющейся обезьяной, смеющей указывать ему, пуштуну! Вечно инглизы суют свой нос куда не следует.
На террасе Гуляма остановил толстяк управитель. Он обливался потом от возбуждения. Господин ничего не слышал? И стрельбу ночью не слышал? О Аллах! Впрочем, господа так крепко спят! Какая стрельба? Правда, далеко, на ячменных полях, стреляли. Господин Али Алескер — добряк. Пока охранял большевика–хивинца, тот ни–ни, пальцем не мог шевельнуть. Сидел себе под замком. А теперь? Всю округу перемутил. Всех сарыков — батраков и арендаторов поднял против благодетеля Али Алескера. Все сарыки взбунтовались. Где благодарность? Где совесть? Великодушный господин Али Алескер приютил их, позволил возделывать свою землю, дал семена, быков, плуги. А теперь? Зажрались, зажирели! Видите ли, Али Алескер распорядился без него не молотить ячмень, пока сам на ток не приедет. Господину причиталось четыре тысяч пудов зерна в уплату с сарыков за землю и быков да еще три тысячи военного налога. Сам хотел присмотреть Али Алескер за молотьбой. И правильно. Дай этим большевикам волю — вмиг все зерно растащат. Оказывается, в селении Кяриз прятался этот самый беглый хивинец. Он им и сказал: зерно ваше, ваши дети мрут от голода, никого не слушайтесь. И сарыки давай ночью молотить ячмень, гонять быков, ишаков, лошадей по снопам. Господин Али Алескер собрал своих курдов и прискакал на ток, остановить беззаконие. Тут этот хивинец закричал: «Бейте жирного! Вы же свободные туркмены!» Али Алескер давай тоже кричать: «Попался, комиссар! Взять его!» Такое поднялось! Курды стреляют, люди кричат, быки ревут. Плохо бы пришлось нашим от этого дьявола хивинца и бешеных сарыков, только господин Али Алескер счел за лучшее ускакать со своими курдами в Рабат за жандармами. Не известно, что и будет теперь. Говорят, сарыки все поднялись, как один, и ушли с женами и детьми к границе, послушались гнилых слов хивинца. Хотят прорываться обратно в свою Совдепию. Ну, господин Али–Алескер не успокоится теперь, пока жандармы не перестреляют изменников сарыков, а этого хивинца не повесят на самой высокой виселице. Остерегайтесь, господин. Не выходите за ограду. Подождите, когда жандармы приедут.
В своих комнатах Гулям не нашел Насти–ханум. Проклятый инглиз! Вот уж длинный язык! Понадобилось ему столько болтать. Из–за него Гулям опоздал и не успел поцеловать Настю–ханум и пожелать ей доброго утра!
В унынии Гулям отправился искать жену. В цветнике ее не оказалось. Пришлось торкнуться на женскую половину. Домоправительница Шушаник–бану, которую Али Алескер, отдавая дань новым веяниям, держал в своем гареме вместо евнуха, доложила:
— Госпожа Настя–ханум изволили уехать.
— Как уехать?!
— Их превосходительство отбыли из Баге Багу.
Новость ошеломила Гуляма. Настя–ханум никуда не собиралась.
Шушаник понятия не имела, куда уехала ханум. Спросить не у кого. Какие–то сарыки подняли бунт, и все уехали усмирять их. Почему же ханум не поставила в известность своего супруга, куда она направилась? Женщины в наш век слишком самонадеянны. Нет, ханум отбыла одна. Главную жену господина Али Алескера княжну Орбелиани видеть нельзя. Княжна и младшие жены господина Али сегодня услаждают душу и тело в домашней бане. Да, турецкая баня в Баге Багу не уступает первоклассным тегеранским баням. Так захотела любимая супруга Али Алескера, княжна Орбелиани. В бане Баге Багу мраморный пол, изящнейшая роспись на стенах. Приглашенный из Мешхеда художник живо изобразил кистью сцены из поэмы «Шахнаме» Фирдоуси. В бане есть все, что душе угодно: фонтан с холодной и горячей водой, бассейны, розы, курильницы благовоний и кальяны с ароматным табаком. Да и что говорить! Баге Багу в такой глуши. Бедным дамам зевота от скуки скулы посворачивала. Поэтому они в бане уже с самого утра. Купаются, едят сладости, курят, красят волосы и брови, раскрашивают свое обольстительное тело. О, все женщины в доме господина Али Алескера прелестны! Рисуют различные фантастические эмблемы — птиц, солнце, луну, звезды… О, если бы господин Гулям мог бы взглянуть одним глазком на розовотелых очаровательниц. Он умер бы от зависти…
Усталое лицо домоправительницы дрожало, точно студень в миске продавца бараньих голов. Старуха хихикала. Глаза ее бегали.
Гулям не успевал вставить даже словечко. Он не хотел сердить госпожу Шушаник–бану. Он знал, что старуха самолюбива до истерики. Ее боялся сам Али Алескер, но очень и очень в ней нуждался. Поговаривали, что именно она помогает ему находить в нищих селениях полураспустившиеся бутоны роз для его гаремного букета и улаживать все расчеты с родными без шума и неприятностей.
Все это вдруг вспомнил Гулям. Смутная тревога заскреблась где–то внутри. Он почти не слушал и с омерзением разглядывал бородавку, украшавшую длинный нос Шушаник–бану.
— Выпейте чашечку кофе, ваше превосходительство. Вам не приходилось хоть одним глазком заглянуть в женские бани? О–о! Невинное развлечение. Тегеранские господа предпочитают его всякому кинематографу. Впрочем, у вас в Кабуле и настоящей–то бани нет. Когда я состояла наложницей главного муфтия кабульского, я побывала во всех кабульских банях. Ничего похожего на Тегеран. О! А посмотрели бы вы на дам из высшего общества. Кожа лепестки роз, груди — крепкие лимоны, бедра… А разрисовка? От шеи она распространяется на грудь и ниже. Вокруг пупка, в который вмещается десять унций розового масла, прислужницы рисуют лицо, украшенное лучами… Вся их одежда — легкая газовая рубашка. Она открыта от лебяжьей шейки до талии. Вы, горбан, не знаете, что такое персидская баня…