Тени убийства
Шрифт:
Дамарис потянулась к выключателю, осторожно направилась вниз. Дверь гостиной открыта, виден бессмысленно мерцающий экран телевизора. Дальше в коридор льется свет из кухонной двери в дальнем конце. У самой двери лежит разбитый стакан, расплывается мокрое пятно. Стук, который она слышала, произвел опрокинутый телефонный столик, свалившийся набок. Сам аппарат валяется на полу, трубка на витом шнуре перевернута и молчит. Рядом корчится тело Яна.
Он распростерт на спине, выпученные глаза смотрят на нее полным ужаса взглядом. Рвота с кровавой слизью выплескивается из открытого рта с оскаленными, как у дикого зверя,
— Дамарис?.. — прозвучал сверху голос сестры, и она бросилась к лестнице. Флоренс не должна это видеть.
— Иди к себе, ложись, дорогая. Простудишься. Ян не совсем хорошо себя чувствует. Я сейчас скорую вызову.
— Что случилось? — Седые волосы Флоренс заплетены в жидкую косичку, лежащую на плече, она кутается в халат, вцепившись в отвороты.
— Не знаю. Медики посмотрят. Обещай, что немедленно ляжешь!
При этом Дамарис осторожно оттеснила Флоренс в спальню и закрыла дверь, несмотря на протесты сестры. Будем надеяться, она там и останется. Всегда была послушной девочкой.
Дамарис вернулась к Яну, подняла телефон. В трубке должен быть гудок. Она положила ее на рычаг и опять подняла. Нет гудка. Озадаченно глядя на аппарат, Дамарис заметила, что шнур выдернут из розетки. Видно, это произошло при падении. Она сунула штепсель обратно, с облегчением слыша гудок, набрала 999 и вызвала скорую. Пообещали прислать машину через четверть часа, объяснив, в каком положении необходимо уложить больного.
Дамарис вернула трубку на место и, поскольку телефонный столик лежал на боку, сунула аппарат между балясинами на лестничную ступеньку. Преодолевая брезгливость, она принялась тянуть и толкать бесчувственное тело, пытаясь перевернуть Яна на бок. Она задохнулась и обессилела, но не хотела звать Флоренс. Закрепила его в нужной позе, подоткнув два телефонных справочника, и с трудом встала на ноги, вцепившись в балясину. На мгновение возгордилась собой, что все это проделала, и тут же с отвращением увидела, что в результате перемещения из открытого рта с новой силой хлынула мерзкая жидкость. Лицо Яна приобрело отчетливый синеватый оттенок, покрылось коричневыми пятнами. Дамарис сдавленно вскрикнула и попятилась.
Наконец приехала скорая. Медики, хоть и ошеломленные представшей перед ними картиной, действовали быстро и эффективно. Яна увезли.
Дамарис устало поднялась наверх, зашла к Флоренс сообщить, что все в порядке, Яна доставили в больницу. Скорее всего, в больничный морг, мысленно уточнила она, нисколько не сомневаясь, что была свидетельницей предсмертной агонии.
Сказала сестре, что приготовит чай. На самом деле ей не хотелось никакого чая, но надо было чем-то заняться. По пути на кухню она собрала осколки разбитого стакана. Видно, Ян пошел на кухню за водой, но выпить не успел, ему стало плохо, он уронил стакан и попытался добраться до телефона, чтобы вызвать помощь. Не стоит оставлять осколки.
Кухня показалась большой, холодной, неприветливой. Дамарис плотней запахнула халат, нашла в ящике бумажный пакет, бросила туда осколки и выкинула в мусорное ведро. Потом
— А это еще откуда? — пробормотала она про себя.
В раковине лежал столовый нож в каких-то липких коричневых пятнах. Белковая паста «Мармит», догадалась Дамарис, предполагая, что они с Флоренс проглядели нож, когда после ужина мыли посуду.
Пока закипал чайник, она взяла совок, щетку и тщательно смела крошечные стеклышки, оставшиеся в коридоре.
Потом понесла Флоренс чай. Ей надо было обязательно успокоить сестру насчет Яна. Хотя сама никак не могла выбросить его из головы. Выйдя из спальни Флоренс, она замешкалась и направилась к башенной комнате, где гость поселился по приезде и куда почти наверняка не вернется.
На пороге помедлила, потом вошла, огляделась. Уильям Оукли сардонически взглянул на нее с портрета с какой-то триумфальной усмешкой. Она вдруг разозлилась. Шагнула к туалетному столику, сгребла в сторону расческу Яна и прочие мужские принадлежности, которых оказалось немало, сорвала с него вышитую льняную скатерку и с большим усилием набросила на верхний край рамы, завесив портрет.
— Вот, — удовлетворенно сказала Дамарис. — Так тебе и надо!
Глава 12
На следующее утро Стэнли Хакстейбл снова встретился с представителем агентства Рейтер на железнодорожной платформе. Они вместе втиснулись в переполненный поезд до Оксфорда.
Во время недолгой поездки не разговаривали. Стэнли провел беспокойную ночь, сожалея о съеденном за ужином пироге со свининой. Наверняка несвежий. Представитель агентства Рейтер тоже был неразговорчив, время от времени прикрывая отрыжку носовым платком.
Однако, заняв свои места в ложе для прессы, оба отложили на время пищеварительные проблемы и сосредоточились на текущих событиях. Маленький кругленький защитник мистер Грин приготовился к перекрестному допросу миссис Марты Баттон.
Миссис Баттон с апломбом заняла свидетельское место, теперь полностью владея собой. Стэнли гадал, то ли ему кажется, то ли нынче утром красновато-коричневый парик сдвинут дальше со лба. Сегодня она определенно выглядит мрачнее вчерашнего. По опыту известно, что иногда подобные мелочи существенно отражаются на мнении присяжных.
Он бросил взгляд на обвиняемого Уильяма Оукли. Держится точно так же, как с самого начала процесса, — свысока наблюдает за вульгарным спектаклем. Самоуверенный негодяй.
— Итак, миссис Баттон, — жизнерадостно начал мистер Грин, — вы до сих пор служите у мистера Оукли?
Миссис Баттон приняла одновременно возмущенный и обиженный вид:
— Нет, сэр. Мистер Оукли уволил меня ровно через две недели после смерти бедной леди.
— Ах, — многозначительно вздохнул мистер Грин, — уволил. И объяснил, почему?
Миссис Баттон еще сильней возмутилась:
— Нет. Не объяснил. Просто сказал, чтобы я собирала вещички и получила жалованье за месяц. Очень грубо. Я удивилась. По-моему, мной всегда были довольны. Никто никогда не высказывал замечаний. — Она прильнула к ограде и хрипло провозгласила: — По-моему, это из-за его нечистой совести. Каждый раз, попавшись ему на глаза, я напоминала о погибшей жене.
— Допустим, — кивнул мистер Грин. — Но ведь это свидетельствует об искреннем горе, а не о нечистой совести?