Тени заезжего балагана

Кочерова Дарья

– Он особо и не скрывает своё имя – видать, ненастоящее оно, – хмыкнул ёкай. – Он представился нам как Рюити Араки.

Уми нахмурилась. Это имя она слышала впервые. Никто из членов клана Аосаки или посетителей игорного дома, к чьим разговорам Уми часто прислушивалась, ни разу не упоминал такого человека. Но это ещё ни о чём не говорило – наверняка что-то могло ускользнуть от её внимания.

Задумавшись, она снова принялась чесать правое предплечье, которое уже чуть ли не горело огнём под тонким рукавом летнего кимоно. Уми понимала, что, расчёсывая руку, делает себе

только хуже, но остановиться не могла, пока это приносило пускай и временное, но облегчение. Должно быть, накануне вечером её покусала мошкара – обычно так зудели только укусы насекомых. Но задрать рукав на улице и посмотреть, было ли у неё что-то на руке, Уми не могла: народу на мосту было достаточно много, и её действия сочли бы неприличными. Поэтому ей только и оставалось, что терпеть до дома.

Неприятные ощущения на предплечье усугубляла ещё и смутная тревога, которую почувствовала после рассказа Сана. Уми не могла утверждать наверняка, что этот Рюити Араки представлял какую-то угрозу. Но всё же стоило разузнать об этом колдуне побольше, чтобы в случае чего быть начеку.

На другой стороне моста Уми заметила большую и тревожно гомонившую толпу. В столь ранний час подобное было редкостью, и потому Уми не стала проходить мимо, а подошла поближе, чтобы послушать, о чём судачили в толпе. Сан тенью следовал за ней.

– Надо же, совсем ничего не осталось, – покачала головой молодая женщина в тёмном и заношенном кимоно – видимо, служанка.

– А ведь я сюда ходил, сколько себя помню, – причитал старик с длинной и тонкой седой бородкой, которая тоскливо развевалась на ветру.

– Что тут случилось? – спросил коренастый мужик, подошедший следом за Уми. – Ни черта не могу рассмотреть впереди, хоть убейте!

– Да святилище ночью погорело, – печально вздохнув, ответил старик. – Хорошо хоть, не пострадал никто…

– Ну-ка расходитесь давайте, расходитесь! Нечего тут глазеть! – раздался окрик полицейского. Уми, которая была на полголовы выше остальных, увидела блестящий козырёк его фуражки: полицейский крутил головой во все стороны и размахивал руками, словно разгонял стаю наглых ворон. За спиной полицейского виднелся обугленный остов погоревшего святилища – как и говорила женщина из толпы, от него и впрямь почти ничего не осталось.

Не дожидаясь, пока резко отхлынувшая от святилища толпа отдавит ей ноги, Уми отошла в сторону и сделала вид, будто ждёт кого-то.

Сама же она осматривала дом, который притулился к старому святилищу почти вплотную. Уми казалось странным, что огонь не перекинулся на него. Зато святилище выгорело дотла, словно кто-то специально сдерживал огонь и не давал ему двинуться дальше…

– Колдовская работа, – проворчал себе под нос Сан, о присутствии которого Уми напрочь успела забыть – так глубоко она погрузилась в раздумья.

Сделав вид, что поправляет сползший носок, Уми наклонилась к Сану и зашептала:

– Откуда ты знаешь?

– Чую, – коротко ответил Сан и снова сморщился, как старая маринованная слива. – Магия у них смердит так, будто ещё по прошлой весне что-то в кустах сдохло.

Похоже, у Сана с колдунами были

какие-то свои личные счёты, потому как прежде Уми не доводилось слышать, чтобы другие ёкай говорили о них в подобном тоне.

Как бы то ни было, вся эта история с сожжённым святилищем выглядела странно. Откуда было сильному колдуну взяться в Ганрю, на самых задворках империи? И зачем сжигать какое-то крохотное святилище в старом квартале?

Заметив краем глаза какое-то движение, Уми повернула голову и обнаружила, что к ней приближалась невысокая и пухленькая женщина с большой корзиной наперевес. Лицо у неё было румяным, как наливное яблоко, а непослушные курчавые волосы выбивались из-под плоской соломенной шляпы.

Женщину эту звали Томоко Ёсида, и она вот уже на протяжении двадцати лет работала в усадьбе Хаяси домоправительницей.

– Ах, Уми, беда-то какая! – всплеснула руками Томоко.

Из корзинки, накрытой крышкой, на Уми пахнуло рыбным духом – похоже, Томоко как раз возвращалась с рыбного рынка, который был неподалёку.

– Давай помогу, – улыбнулась Уми и протянула руку за корзинкой. Томоко безропотно отдала её, хотя в любой другой день наверняка стала бы артачиться и говорить, что не пристало господской дочери рыбу с рынка таскать. Похоже, вид сгоревшего святилища и впрямь очень расстроил домоправительницу.

Сан смерил подошедшую женщину напряжённым взглядом, и Уми, покосившись на него, чуть заметно покачала головой. Томоко не могла видеть ёкай, но она была одной из немногих, кто знал о способностях Уми. Живя с человеком под одной крышей столько лет, трудно долго держать что-то в секрете.

– Подумать только, я же вчера заходила туда, чтобы переброситься словечком со старым Кодо! – принялась тараторить Томоко. – Ты его не знаешь, он каннуси из святилища Поющих Сверчков. Иногда он лично приходил сюда, чтобы присмотреть за святилищем – так давно оно без хозяина, всё никого туда назначить не могли. Так вот, он сказал мне, что…

Уми довольно быстро потеряла нить рассуждений Томоко. Она то пускалась в пространные объяснения, то, наоборот, едва упомянув о чём-то, тут же переключалась на что-то другое. Вся суть истории Томоко сводилась к тому, что в сгоревшее святилище Речного Покоя только-только назначили нового каннуси, но вступить в должность он так и не успел. Да и само святилище Томоко было жалко чуть ли не до слёз – оно было одним из самых старых в Ганрю, и, даже если у города найдутся деньги, чтобы отстроить его заново, оно уже никогда не будет таким, как прежде…

Наконец, когда они добрались до ворот усадьбы Хаяси, запас красноречия Томоко иссяк. Распрощавшись с Уми в коридоре, Томоко быстро разулась и поспешила на кухню, где тут же принялась распекать за нерадивость одну из прислужниц.

Уми же медленно побрела к себе. Её комната располагалась на втором этаже усадьбы – старого дома с черепичной крышей и коньками с резными драконами. Всё, чего ей сейчас хотелось – это упасть на футон и проспать мёртвым сном по меньшей мере до обеда. Стоило Уми оказаться дома, как зуд на предплечье тут же стих, и до поры она напрочь о нём забыла.