Тени заезжего балагана
Шрифт:
Может, произошла какая-то ошибка, и Ёсио ни в чём не виноват?
Но обманывать саму себя у Уми получалось плохо. Пока что всё указывало на вину Ёсио, но никак на его непричастность к этому неприятному делу. Она доверилась ему, рассказала об управляющем, и Ёсио, похоже, в тот же вечер решил замести следы, чтобы остаться безнаказанным…
Уми без особого успеха пыталась осмыслить услышанное, но пока всё, что она понимала сводилось к одной простой, но жестокой истине.
Ничто уже не будет, как прежде.
— Но есть и хорошая новость, — Томоко наклонилась к Уми и потрепала её по локтю. Заплаканное лицо домоправительницы снова озарила радостная улыбка: как и в тот миг, когда она только переступила порог комнаты Уми. — Идём-ка. Ты должна увидеть всё сама.
Уми готова была последовать за Томоко куда угодно, лишь бы это помогло ей отвлечься от безрадостных мыслей о том, что теперь ждёт клан Аосаки и её саму.
Но, вопреки ожиданиям Уми, Томоко повела её не вниз, а дальше по коридору, мимо собственной комнаты. Похоже, они направлялись в то место, куда Уми не заходила вот уже почти четырнадцать лет.
С того самого дня, как Миори Хаяси сбежала, Томоко была одной из немногих, кто верил, что она вернётся. Продолжала наводить порядок в её комнате, будто бы со дня на день ждала приезда своей госпожи. С той поры Уми была там только один раз, чтобы убедиться, что отец не солгал ей. Что мать и впрямь оставила их.
Двери в комнату матери были плотно задвинуты, но даже отсюда Уми чувствовала, что теперь она не пустовала, как раньше.
Неужели…
Горло сдавило, ноги будто приросли к полу.
— Зачем ты ведёшь меня туда? — вопрос прозвучал грубее, чем хотела бы Уми, но слова уже прозвучали, и их нельзя было вернуть назад.
Ничего, ничего уже не вернуть…
Томоко остановилась и с непониманием уставилась на неё.
— Госпожа Хаяси вернулась. Я думала, ты будешь рада повидаться с ней.
С какой стати она должна испытывать радость? В груди разгоралась тлевшая долгие годы ярость. Уми казалось: ещё немного, и она разорвёт её изнутри, вырвется наружу, утопит всё в пламени, словно дыхание огненной горы...
Но оставалась ещё надежда, что произошла какая-то ошибка. Уми пристально посмотрела на Томоко, пытаясь отыскать на её лице хотя бы малейший намёк на то, что она пошутила, увидеть хотя бы бледную тень лжи в её глазах.
— Я ценю, что ты пытаешься отвлечь меня от плохих известий, но, надо сказать, ты выбрала не самый удачный предмет для шуток.
Томоко побледнела.
— Хорошего же ты мнения обо мне, раз считаешь, будто я способна смеяться над такими вещами!
На глаза домоправительницы снова навернулись слёзы, и Уми стало стыдно, что она так жёстко разговаривала с ней. Она подошла к Томоко и обняла её.
— Прости меня. Я не должна была так говорить с тобой. Но, даже если это и правда, я не желаю видеть эту женщину.
— Нет! — воскликнула Томоко, и слёзы покатились по её щекам. — Это страшный грех, говорить такое о своей матери!
— Нет у меня матери, Томоко, — на миг Уми самой стало страшно от того, какое отчуждение сквозило в её голосе, но она продолжала говорить то, что рвалось из её души столько лет: — Если отец готов простить ей всё и принять назад, то я никогда не смогу сделать этого. Никогда! Лучше я уйду из клана и из города, лишь бы не касаться больше этого позора!
Томоко потянулась было к ней, желая не то утешить, не то сказать ещё что-то, но Уми отстранилась от неё и торопливо зашагала к лестнице. На глазах закипали жгучие слёзы — все слёзы, которые она так и не смогла выплакать до конца, когда узнала, что оказалась не нужна собственной матери. Уми не хотела, чтобы кто-то видел её такой — слабой и раздавленной, неспособной справиться с тем, что на неё обрушилось.
Откуда-то в ослабшем теле взялись силы, и Уми пролетела по лестнице так быстро, как никогда прежде. Мимо Нон, которая так и застыла, прижавшись к стене — удивлённое лицо служанки отпечаталось на грани видимости, и тут же исчезло за пеленой слёз. Мимо говорящего обезьяна, сидевшего на веранде с миской какой-то снеди. Мимо остолбеневшего Сибаты, который, похоже, окликнул её, но Уми уже ничего не слышала и не видела вокруг себя…
Она даже не заметила, что выскочила на улицу босая. Что растрепался аккуратный хвост, который ей собирала Нон, и теперь тёмные пряди били по лицу, словно пощёчины. Не заметила, как выскочила из ворот для прислуги и помчалась вниз по поросшему соснами склону, прямиком к реке. Не поняла, как оказалась по пояс в ледяных водах Ито — не почувствовала ни холода, ни боли от острых камней, врезавшихся в стопы.
Уми закричала так громко, что испуганные птицы порхнули с веток близрастущих деревьев. С этим криком из неё рвались все предательства и горести, которые ей довелось прочувствовать на себе за эти проклятые дни. Со слезами выходила вся боль, запрятанная в глубине сердца долгие годы…
Но ни слёзы, ни крик не принесли желаемого облегчения. Уми лишь сорвала голос и задрожала от холода. Но вместо того, чтобы выбраться на берег, она зашла ещё дальше. Теперь её ноги не касались дна, и она едва могла держаться на поверхности — окоченевшие руки с трудом гребли, унося Уми всё дальше от берега.
Она опустила лицо в воду и увидела, как на неё смотрит по меньшей мере сотня пар глаз. Тени, что встретили её в пруду усадьбы Хаяси, ждали её здесь — ждали, когда она вернётся, чтобы рассказать ей правду.
Уми подняла голову, вдохнула полную грудь воздуха, и скрылась под водой.