Теофил Норт
Шрифт:
— Как было в Панаме?
— Жарко… не так, как здесь.
— А что вы делали в Норфолке?
— Работала официанткой в ресторанах. — Она сделалась угрюмой. Я ждал, когда подействует ром. Глядя прямо перед собой, она сказала: — Напрасно я пришла… Вы мне весь вечер врали. Вовсе вы не «прибираете» в этих домах — вы там живете. Вы сами из богатых. Я знаю, что вы обо мне думаете, доктор Коул.
— Вы мне велели назваться доктором. Вы мне велели назваться старым приятелем вашего мужа. Я не богатый. Я учу детей играть в теннис. За это много не платят, можете мне поверить. Не будем ссориться, Алиса. По-моему, вы очень умная женщина — и очень привлекательная. Глаза у вас, например, потрясающие. Вы — натура такая яркая, что от вас все время исходят электрические разряды, как от дверной ручки перед грозой. Алиса, не будем ссориться. Возьмем еще по «Ромовому поплавку», и я отвезу вас к воротам на такси. На площади такси стоят и день и ночь. А что я приглашал вас к себе — выкиньте из головы. Черт подери, я думаю, мы достаточно взрослые люди, чтобы просто быть друзьями. Я вижу, вас что-то огорчает. Забудьте ваши огорчения, пусть они останутся на базе.
Она смотрела на меня безотрывно.
— Что вы на меня смотрите?
— Когда я смотрю на мужчину, я стараюсь сообразить, на какого киноартиста он похож. Почти всегда нахожу сходство. А вы ни на одного не похожи. Знаете, вы не очень-то красивый. Я говорю не для того, чтобы обидеть; просто это — правда.
— Я знаю, что я некрасивый, но вы не можете сказать, что у меня гнусное, хамское лицо.
— Нет.
Я привлек внимание бармена и поднял два пальца. Потом спросил:
— А на какого киноартиста похож ваш муж?
Она резко повернулась ко мне:
— Не скажу. Он очень интересный мужчина и очень хороший человек.
— Я же не сказал, что нет.
— Он спас мне жизнь, я его люблю. Мне очень повезло… Ох, если бы моряки увидели нас вместе, это было бы ужасно. Я бы себе никогда не простила. Я бы просто умерла, вот и все.
— Что значит — Джордж спас вам жизнь?
Она задумчиво смотрела в пустоту.
— Норфолк страшный город. Хуже Ньюпорта. Меня выгнали из пяти ресторанов. Ужасно трудно было удержаться на работе. На каждое место — миллион девушек. Джордж начал вроде как ухаживать за мной. Приходил и садился всегда за мой столик. Каждый раз оставлял двадцать пять центов!.. Хозяева в ресторанах всегда норовили попользоваться официантками; даже клиентов не стеснялись. Я не хотела, чтобы Джордж такое видел… и когда я совсем уже отчаялась, он сделал мне предложение. И дал двадцать пять долларов — чтобы оделась получше, потому что брат его там же служил. Джордж знал, что он обо мне домой напишет. Я всем обязана Джорджу. — Вдруг она погладила меня по руке. — Я не хотела вас обидеть, когда это сказала. Совсем у вас не гнусное лицо. Я часто говорю такое, что…
Вдруг Алиса исчезла. Она соскользнула со скамьи и съежилась под столом. Я огляделся и увидел, что в зал вошли двое матросов с повязками берегового патруля. Они приветливо поздоровались со многими посетителями и, прислонившись к бару, стали подробно обсуждать какой-то скандал, случившийся вчера вечером. Посетители включились. Беседе, казалось, не будет конца. Вскоре я почувствовал, что мою щиколотку царапают чьи-то ноготки. Я нагнулся и сердито откинул невидимую руку. Бывают мучения, которые человек не в силах перенести. Я услышал смешок. Наконец береговой патруль покинул «Якорь». Я шепнул: «Они ушли», — и Алиса взобралась на скамью.
— Вы их знаете?
— Их-то!
— Алиса, вы всех знаете. Решайте поскорее — отвезти мне вас на базу или вы зайдете ко мне.
Она посмотрела на меня без всякого выражения:
— Я не люблю больших собак.
— Я вас обманул. Нет у меня никакой собаки. Зато есть для вас хорошенький подарок. — У меня было три сестры младше меня. Девушки обожают подарки, особенно неожиданные.
— Какой?
— Не скажу.
— Где вы его взяли?
— В Атлантик-Сити.
— Ну, намекните хотя бы.
— Он ночью светится, как большой светляк. И если вам ночью станет одиноко, он вас будет утешать.
— Это картинка с Христом-младенцем?
— Нет.
— Ух!.. Часики!
— Мне не по карману дарить часы со светящимся циферблатом… Он величиной с подушечку для иголок. Симпатичный.
— Это такая штука, которой прижимают бумаги.
— Да.
— А обручального кольца у вас нет.
— В тех краях, откуда я родом, их носят только католики. Да и женат я никогда не был.
— Если я к вам пойду, вы не будете распускаться и вообще?
Настал мой черед посмотреть на нее пристальным, непроницаемым взглядом.
— Если мне не будут царапать лодыжку.
— Мне просто надоело сидеть на полу.
— Ну, могли бы помолиться.
Она смотрела перед собой в глубокой задумчивости. Слышно было, как «перекатываются шарики». Она прислонилась к моему плечу и спросила:
— А к вам можно дойти кружным путем?
— Да. Дайте только рассчитаюсь. А потом идите за мной.
Мы пришли к дому и взобрались по наружной лестнице. Я открыл дверь, включил свет и сказал:
— Входите, Алиса.
— О-о, большая!
Я положил пресс-папье на стол посреди комнаты и сел. Она, как кошка, обошла комнату, разглядывая все подряд. И с восхищением что-то приговаривала. Наконец она взяла пресс-папье — вид променада в Атлантик-Сити, украшенный блестками слюды, под прозрачным куполом.
— Вы это хотели мне подарить? — Я кивнул. — Он не… светится.
— Он и не может светиться — даже при самом слабом дневном или электрическом свете. Ступайте в ванную, закройте дверь, выключите свет, закройте глаза минуты на две, потом откройте.
Я ждал. Она вышла, бросилась ко мне на колени и обняла меня за шею.
— Мне больше никогда не будет одиноко.
Она прошептала мне что-то на ухо. Мне показалось, что я расслышал, но я не был в этом уверен. Ее губы были слишком близко — может быть, робость приглушила слова. Мне послышалось: «Я хочу ребенка». Но мне нужно было подтверждение. Взяв ее за подбородок, я немного отодвинул ухо от ее губ и переспросил:
— Что вы сказали?
И в этот миг она что-то услышала. Как собака слышит звук, неслышный нам, как куры (мальчиком я работал на фермах) видят далекого ястреба, так и Алиса что-то услышала. Она соскользнула с моих колен и сделала вид, будто поправляет прическу; потом взяла шляпу и — до чего же находчивая артистка! — нежно сказала:
— Мне, пожалуй, пора идти. Уже поздно… Вы серьезно сказали, что я могу взять эту картинку?
Я сидел не шевелясь и наблюдал за ее игрой.
Сказал я что-нибудь обидное? Нет.
Неподходящий жест? Нет.
Звук в гавани? Ссора на улице? Соседи-жильцы?
В 1926 году изобретение, называемое радио, постепенно оккупировало и дома моего района. Теплым вечером из открытых окон тянулась паутина музыки, красноречия, драматических и комических диалогов. Я привык и уже не слышал этого, и Алиса тоже наверняка привыкла у себя на базе.