Теофил Норт
Шрифт:
Однажды я нашел в моем ящике на почте записку с просьбой позвонить по телефону некоей миссис Йене Скил по такому-то номеру, в любой день с трех до четырех.
— Миссис Скил, с вами говорит мистер Норт.
— Добрый день, мистер Норт. Спасибо, что позвонили. Друзья с большой похвалой отзывались о том, как вы читаете детям и взрослым. Не найдется ли у вас время почитать по-французски с моей дочерью Элспет и сыном Артуром? Элспет семнадцать лет, она милая, умная девочка. Нам пришлось забрать ее из школы, потому что она страдает мигренями. Она скучает по школе и особенно по урокам французской литературы. Мои дети учились в Нормандии и в Женеве. Оба хорошо говорят и читают по-французски. Они обожают басни Лафонтена и хотят прочесть с вами всю книгу… Да, у нас есть несколько экземпляров… Да, в начале дня нам очень удобно… С одиннадцати до половины первого, понедельник, среда и пятница — да. Можно послать за вами машину?.. Ах, вы предпочитаете на велосипеде… Мы живем в «Оленьем парке» — вы знаете, где это?.. Хорошо! Значит, можно сказать детям, что завтра вы будете?.. Благодарю вас.
«Олений парк» знали все. Отец нынешнего мистера Скила, датчанин, был судовладельцем. Он создал свой «Олений парк» не в подражание знаменитому копенгагенскому, а как любовное напоминание о нем. Я часто слезал с велосипеда перед высокой чугунной решеткой, охватывавшей широкий луг, который упирался в низкий утес над морем. Под роскошными ньюпортскими деревьями мелькнет, бывало, то олень, то кролик, то павлин — но, увы, Лафонтен! — ни лисицы, ни волка, ни даже осла.
Миссис Скил встретила меня в холле. «Элегантность» — слишком пышное слово для такого совершенства. Она была в сером шелковом платье, с серыми жемчугами на шее и в ушах. Изысканность, прелесть — но и что-то еще: мука, скрытая под стоическим самообладанием.
— Вы найдете мою дочь на веранде. По-моему, ей будет приятнее, если вы представитесь сами… Мистер Норт, если вы вдруг заметите, что она утомилась, вы не могли бы под каким-нибудь предлогом прекратить урок? Артур вам поможет.
Дочь — вся в мать; только там было страдание, а здесь — еще и крайняя бледность. Я обратился к ней по-французски.
— Мистер Норт, можно мы будем только читать по-французски? Говорить я устаю. — Она слегка прикоснулась к левой стороне лба. — Смотрите! Вон мой брат.
Я обернулся и увидел вдалеке мальчика лет одиннадцати, карабкавшегося по утесу. Я часто встречал его на кортах, хотя занимался он не у меня. Это был живой веснушчатый американский мальчик, каких часто изображают на бакалейных календарях рядом со стихотворением Уиттьера. Его звали Галопом, потому что второе имя у него было Гэллоп и потому что он очень быстро говорил и никогда не ходил шагом, если можно было побежать. Он подлетел к нам и резко остановился. Нас представили, и мы важно обменялись рукопожатиями.
— Мы ведь уже знакомы, Галоп, — сказал я.
— Да, сэр.
— Тебя и здесь так зовут?
— Да, сэр. Элспет зовет.
— Мне нравится. Можно и мне тебя так звать?
— Да, сэр.
— Ты тоже любишь басни?
— Мы с ним очень увлекаемся животными. Галоп часами наблюдает за приливным озерком. Он уже знает там некоторых рыбок и рачков и дал им прозвища. Мы с ним все обсуждаем вместе.
— Я очень рад, мисс Скил, что вы хотите читать басни. Я довольно давно их не перечитывал, но помню, как восхищался ими в свое время. Они хоть и коротки, но значительны; скромны, но совершенны. Попробуем разобраться, как Лафонтен этого добивается. Однако прежде, чем начнем, будьте добры, позвольте мне немного освоиться в вашем красивом парке — и с вашими друзьями, которых я успел увидеть. Вас не утомит небольшая прогулка?
Она обернулась к медицинской сестре, которая как раз подошла:
— Мисс Чалмерс, можно мне сейчас пойти на утреннюю прогулку?
— Да, мисс Элспет.
Оленям был предоставлен павильон справа, под деревьями; кроличьи клетки образовали небольшой поселок; павлины владели вольером, часть которого служила и зимним убежищем.
— Может, нам захватить печенья?
— Смотритель кормит их несколько раз в день. От нас им ничего не надо. Лучше — так.
Олени следили за нашим приближением, потом медленно подошли поближе.
— Лучше не протягивать руки, пока они первые до нас не дотронутся. — Вскоре олени очутились перед нами, рядом с нами, между нами и позади нас. Мы прогуливались вместе. Даже оленята, лежавшие в тени дерева, поднялись на ноги и присоединились к шествию. Старые начали нас задевать и чуть-чуть подталкивать.
— Больше всего они любят, когда с ними разговаривают. По-моему, в их жизни главное — глаза, уши и нос. Какая у тебя красивая дочка, Жаклина. Я помню тебя такой же маленькой. Смотри, чтобы она не упала со скалы, как ты. Помнишь, тебе пришлось ходить в лубках и как они тебе не нравились?.. А-а, мсье Байяр, рога у вас растут быстро. Они любят, когда их гладят по рожкам. Рожки, наверно, чешутся, когда обрастают бархатом. Кролики тоже ждут, когда мы к ним зайдем. Они держатся подальше от оленей. Копыт не любят. Фигаро, какой ты красавчик! Олени скоро отойдут от нас — общество людей их утомляет… Видите, уже отходят… А четвертого июля на них смотреть жалко. Конечно, в них никто не стрелял, но у них, наверно, в крови память об охотниках — как вы думаете, может так быть?.. Еще рано, мы не увидим, как играют кролики. Когда восходит луна, они носятся как сумасшедшие.
— Мадемуазель, почему олени нас подталкивают?
— Мне кажется… может быть… Вы меня извините, если я на минутку присяду? Садитесь, пожалуйста, тоже. Галоп вам расскажет, что мы об этом думаем.
Я уже заметил, что по всему лугу расставлены парами бамбуковые кресла с широкими подлокотниками — в детстве я видел такие в Китае. Мы сели. Галоп ответил за сестру:
— Мы думаем, что надо вспомнить их врагов. У нас в передней есть картина…
— По-моему, это Ландсир.
— …Олени и лани сбились в кучу, а их окружают волки. До того как на земле появились люди с ружьями, врагами оленей были волки и, может, люди с копьями и дубинами. Олени, конечно, теряли своих, но защищались, как там — вроде стеной из рогов. Они не любят, когда их ласкают и гладят; они любят держаться вместе. У кроликов по-другому. Заяц стучал по земле — предупреждал, что мы идем. Но если рядом нет укрытия, они застывают — «прикидываются мертвыми». У них и на земле есть враги, но больше всего они боятся ястребов. А ястребы охотятся в одиночку. И так, и так, олени и кролики теряют своих…
— То, что я называю «заложники судьбы».
— Но они делают что могут для своего народа.
Элспет посмотрела на меня.
— Как вам кажется, правильно мы думаем?
Я посмотрел на нее с улыбкой:
— Я ваш ученик. Я хочу вас послушать.
— Ну, я только начинаю, пробую думать. Я стараюсь понять, почему природа такая жестокая и все же такая чудесная. Галоп, расскажи мистеру Норту, что ты видишь в озерке.
Галоп ответил с неохотой:
— Каждый день война. Это… это ужасно.
— Мистер Норт, — сказала Элспет, — почему должно быть так? Разве Бог не любит мир?
— Нет, он, конечно, любит. Но поговорим об этом позже.
— Вы не забудете?
— Нет… Мадемуазель, вы когда-нибудь видели оленей в диком — ну, в естественном — состоянии?
— Как же! У моей тети Венедикты есть домик в Адирондакских горах. Она всегда нас приглашает летом. Там можно встретить оленей, и лис, и даже медведей. И никаких заборов и клеток. Они на воле! И такие красивые!
— Этим летом вы поедете?