Теория Глупости, или Учебник Жизни для Дураков-2
Шрифт:
Он говорил:
— СТАВЬ НЕ НА ЛЮДЕЙ, СТАВЬ НА ВЕЧНОСТЬ!
— Конечно, — говорил он. — Порок всегда оплачивается выше добродетели, а беспринципность приносит больше дивидентов, чем принципиальность. Это естественно. Принципиальность — это статичность, неподвижность, а, стоя как вкопанный, много не наработаешь. Добродетелью, в отличие, от порока не торганешь. Кому она нужна?
Но тут мысли его словно споткнулись. Он задумался.
— А почему, собственно, не торганешь? — произнес он.
— В стране, где дефицит искренности, даже правда может стать товаром! — воскликнул он. — Даже доброта, если ее недостает!
Объявление. ВСЕХ ЗАИНТЕРЕСОВАННЫХ (И ЗАИНТРИГОВАННЫХ), а также ЗАИНТЕРЕСОВАВШИХСЯ ВЫШЕПРИВЕДЕННЫМ
— Люди разочаровывают, не оправдывают ожиданий, — все сильнее разгораясь, говорил Маркофьев. — Но повод ли это для скорби? Человек ведь не машина, чтобы действовать запрограммированно. Подул ветерок — и он простудился. А собирался идти на службу и столько там сделать! И это еще хорошо, если просто простудился. А не занедужил всерьез… Но я рассуждаю шире: почему надо ставить себя в зависимость от кого-то, от того, что люди не так себя ведут, как тебе бы хотелось? Тебе-то, в конце концов, что за дело до их качеств? Ты страдаешь от их предательства, необязательности, алчности, лживости? Но ведь это ты страдаешь, а они чувствуют себя превосходно! Как рыбы в воде. Поэтому — не страдай. Пусть живут как им живется. А ты живи как ты хочешь. Забавляйся! Это ведь большое искусство и высший пилотаж — заставить стадо делать то, что тебе нужно. Не надо подчинять этой задаче целую жизнь, отчаиваться, если не получается. Надо стремится к этому играючи, между прочим, не слишком заботясь о результате. Забавляйся, пытаясь добиться своего! Не принимай ничто близко к сердцу! Насмешничай! Это и будет правильная линия поведения.
— Играй! — говорил он. — Надо постоянно играть! Помнишь, еще когда я читал в институте лекции… Иногда входил в аудиторию и покрывался испариной… Такие там сидели страхуидлы… Такие рожи… Такие образины… И тогда я приободрялся и говорил: "Какие красивые женщины тут собрались…" И они меня награждали вниманием, улыбками, цветами и аплодисментами…
И еще он говорил:
— Ты думаешь, я обиделся? На них на всех? Вовсе нет. Обижаться глупо! Валяй, обижайся на человечество! Что оно не такое умное, как ты. Не понимает таких элементарных вещей, которые очевидны для тебя. И останешься в одиночестве. На всем земном шаре. Мы с детства знаем: если гора не идет к Магомету, Магомет идет к горе. Человечество не умнеет. Тогда поглупей ты! Стань, как оно. Или прикинься, что поглупел…
Улыбаясь, он говорил:
— Разве в природе существует чувство обиды? Разве садовый цветок обижается на сорняк за то, что тот пытается заглушить его рост, оттеснить и извести с облюбованного клочка земли вовсе? Разве сорняк обижается, если его выпалывают? Нет, вновь и вновь пытается возродиться, утвердиться, вырасти на том самом месте, откуда его выдернули и прямо дали понять, что присутствие подобного чертополоха здесь нежелательно. Заметь, он не оскорбился, не хлопнул дверью, не исчез навсегда. Напротив, с новой силой бросился отстаивать свое право существовать.
И все поступают именно так!
Заяц только и делал бы, что обижался на лис, волков и охотников — за то, что его преследуют, травят собаками, стреляют… В самом деле, почему он поставлен в столь зависимое, подчиненное положение, что все, буквально все его преследуют? А он только и вынужден трястись от страха, улепетывать, путать следы… Но нет, ничего похожего на обиду не наблюдается с его стороны. Он живет — так, как ему назначено и предопределено судьбой, без демонстрации оскорбленного самолюбия и претензий к окружающим. В тех условиях, которые ему предложены. И не видит ничего унизительного в своих ухищрениях спастись, прокормиться, отсидеться, спрятаться, произвести потомство. Такая его планида. Такая планида каждого — приспособиться к обстоятельствам и — жить, жить, жить несмотря на попытки недругов изничтожить и устранить тебя, тебя, раздражающего всех, всех без исключения уже самим фактом своего существования, присутствием на земле.
Он заключал:
— Да, можно всю жизнь, гордо и презрительно пождав губы, простоять в сторонке. Но правильнее и естественнее — цепляться до последнего, изворачиваться, однако, добиваться своего, никому не уступая. Все это поймут и никто не осудит. Все так живут. Борются за каждый миллиметр пространства, каждую копейку, каждое мгновение счастья. Не обижаются, если их оттирают, и стремятся, в свою очередь, оттеснить других.
Он резюмировал:
— НЕЛЬЗЯ БЫТЬ В ПРЕТЕНЗИИ КО ВСЕМУ МИРУ. ТАКОЙ ТЯЖЕСТИ ЧЕЛОВЕКУ НА СВОИХ СЛАБЫХ ПЛЕЧАХ ПРОСТО НЕ ВЫНЕСТИ.
В тот нелегкий для себя период Маркофьев разработал (и продиктовал мне, а я застенографировал) глубочайшую, целостную и стройную, одинаково верную для всех времен и народов систему пребывания в постоянном ладу с собой и действительностью. Одним из центральных и основополагающих, фундаментальных ее постулатов стал принцип неосуждения никого.
— Научиться никого не осуждать весьма просто, — говорил Маркофьев. — Достаточно вспомнить себя в аналогичных ситуациях. Не многие захотят это сделать. Но если хочешь научиться не осуждать — заставь себя вспомнить! Христос вопрошает слишком усложненно: "Кто без греха?" Так и хочется заорать в ответ: "Да я, я же!" Не надо выспренности. Надо спокойно и разумно шаг за шагом воссоздать свою жизнь. Вы никогда-никогда не заискивали? Не подхалимничали? Не искали защиты и расположения вышестоящего? Как же тогда вы добились успехов? Или вам оставили большое наследство? Кто? Когда? Что вам оставил? Поэтому будьте с собой максимально откровенны. Вам наверняка пришлось совершить один-два (это в лучшем случае) неблаговидных или постыдных поступка. Вы не были альфонсом и захребетником? Не стремились прокатиться на чужом горбу? Выехать за чужой счет? Не лжесвидетельствовали? Не завидовали? Не брали тайком и без спроса? Не совращали и не развращали? Тогда вы давно бы уже преставились, потому что Господь забирает лучших, а вы все еще живете…
Контрольные вопросы. В молодости все — безгрешны? Или все же не идеальны? (Вспомните себя.) Кто же тогда забирает? Таких не слишком праведных? Обязательно ли Господь?
И еще он говорил:
— Да, конечно, можно что есть мочи орать о несправедливости… Но что толку? Вспомни нашу с тобой студенческую историю…
Я помнил. Как-то я вел пьяного Маркофьева домой. Провожал его после загула. Сам при этом был абсолютно трезв. Нас загреб наряд милиции. Препроводил в отделение. И долго там держал, точа бритвы и намереваясь обрить наголо.
Я кричал на милиционеров, сознавая свою правоту и трезвость.
Маркофьев, сознавая свою вину, понуро молчал. А потом и вовсе стал просить прощения и извиняться.
В итоге меня обрили и бросили в холодный карцер (чтоб остыл и не шумел). А мой друг был отпущен.
Дело о моем пьяном дебоше разбирал ученый совет, Маркофьев сидел в президиуме (он был председателем научного студенческого общества), прискорбно кривился и кивал. Он все сделал, чтобы меня не отчислили, чтобы я не схлопотал выговор. Но мне его влепили.
Вывод. Кричит всегда неправый. Правый всегда молчит.
О том, насколько тяжело Маркофьев переживал позор тех завершившихся провалом выборов, можно судить хотя бы потому, что он заговорил о совести…
— Когда был маленьким мальчиком, — вспоминал он, — смотрел по телевизору многосерийный немецкий фильм под названием "Совесть пробуждается" — о том, как крупный фашистский чин (даже помню его фамилию — Эберсхаген) осознал порочность гитлеровской политики и перешел на сторону советской армии. Сюжет, конечно, был придуман и коньюнктурен от начала до конца. Затем мне довелось видеть исполнителя главной роли в других лентах, играл он, в частности, и Бормана… Я неизменно удивлялся: как мог тот, в ком столь бурно пробудилось нравственное начало, выступать во все новых, зачастую не самых привлекательных амплуа? Я был наивен и не понимал: и другие люди тоже, а не только актеры, меняют маски и личины — в зависимости от обстоятельств.