Теория Глупости, или Учебник Жизни для Дураков-2
Шрифт:
— Сколько в России Смирновых! — говорил Маркофьев. — Ты думаешь, это случайно? Нет, это народная вековая мудрость. НАДО ВЕСТИ СЕБЯ СМИРНО!
Мы остановились в подземном переходе, где мальчик играл на скрипочке. Рядом с виртуозом-малолеткой сидел голодный (я так подумал) пес. Мысли о первой моей жене Маргарите (музыкантше), о собаках Джеке и Джое пеленой затуманили зрение. Я полез в карман за деньгами — чтобы поддержать юное дарование (и его четвероногого друга) финансово. Возможно, движение мое было импульсивным, резким, пес с рычанием вцепился мне в ногу. Маркофьев, который стоял неподвижно,
Контрольный вопрос. Ну, и как надо себя вести — сдержанно, спокойно, смирно? Или дергано?
Да, Маркофьев высказал Ивану Грозному все, что о нем думал. Распрягся по полной программе. После чего обнял и повел в ресторан.
Он уже не выглядел деморализованным своим проигрышем. И опять вопрошал:
— Неужели тебе неинтересно, что будет дальше? Так интересно, кто и что вытворит, что ты сам выкинешь, что ждет за ближайшим углом и поворотом… Даже человек, который неприятен, — ах, как интересно за ним наблюдать! А человек, которого ты поставил условия, когда ему необходимо действовать, что-то произносить…
Поэтому с Иваном Грозным отношения его не испортились.
— В чем принцип общения сильных людей? — говорил Маркофьев. — Они не вспоминают о нанесенных друг другу обидах. Да, ты пытался мне помешать, но я выстоял. Да, я ставил тебе подножки, но ты не споткнулся. Ты попытался вывихнуть ногу мне. А я тебе. Теперь мы говорим на равных. А слабые только и делают, что пережевывают обиды и выясняют отношения. Не могут стать выше. Из молчания сильных вовсе не следует, что они забыли причиненное им зло. Просто время для сведения счетов еще не наступило. Но оно придет. И тогда… А пока — стискивают челюсти.
И еще он говорил:
— ЖИЗНЬ ЗАСТАВЛЯЕТ СДЕЛАТЬСЯ СИЛЬНЫМ ДАЖЕ СЛАБОГО.
Он сказал Ивану:
— Значит, это ты организовал на меня покушение…
Но Иван клялся, что это не он.
"Кто же тогда?" — морщил чело Маркофьев.
Мне он объяснил после той встречи:
— Глупо идти на противника в лоб (что мы уже рассматривали на примере бильярда). Соперника нужно заласкивать в объятьях до смерти.
И еще он говорил:
— НИКОГДА НЕ ТРАТЬ ВРЕМЯ НА СПОРЫ И ПРЕПИРАТЕЛЬСТВА С ЖАЛКИМИ СОЗДАНИЯМИ. Они того не стоят.
— Но заставляй их думать о себе, — прибавлял он. — Делай что-то такое… Чтоб им было не по себе. И стремно… Пусть не забывают о твоем существовании.
И еще он говорил:
— С течением времени меняются формы и объекты зависти. В начале жизни завидуешь абсолютно всем вокруг и всех не хочешь выпускать на игровое поле. Всех мечтаешь гнобить и давить. Потом, когда выбился в группу лидеров, отставшая мелкота перестает тебя волновать, ты хочешь уконтрапупить только равных, тех, кто с тобой в этой группке…
Он рассуждал:
— Убогий находит убогого. А СИЛЬНЫЙ ИЩЕТ СИЛЬНОГО. Это, кстати, и о наших с тобой отношениях. Мы с тобой стоим друг друга. Чтобы было понятнее: убогий критик пишет рецензию на убогое произведение, прославляет его на все лады. Оно ему понятно. Близко. Доступно. А гениального ему не постичь. Вот он и хает его или молчит. Гению нужно искать гения. Что очень сложно. Нас ведь мало.
И он по-прежнему восставал против усредненности.
— Я искал золотую середину, — объяснял он. — Общался с коммунистами и демократами, фашистами и диссидентами… А золотой середины нет. Если будешь роскошно одеваться — станешь соблазном для грабителей. Скверно нарядишься — начнут презирать, волтузить — и не только прохожие, но и милиционеры, которые не упустят случая прицепиться к слабому и бесправному, чтобы его отколошматить и обобрать. Средняя же одежда приведет к тому, что на тебя попросту никто не обратит внимания…
Позже он сказал, имея в виду, видимо, все же себя, а не меня:
— Гений бьется о глухую стену непонимания, но вопреки препонам и невзгодам все равно совершает не понятное современникам открытие. Умирает в безвестности, оставив свое откровение потомкам.
Обнаруживаются один, два ушлых и неглупых популяризатора, которые четко сознают, что можно извлечь из этого открытия пользу или, по крайней мере, деньги для существования, причем неплохого существования.
Наконец, адаптированная до общего уровня идея начинает на все лады склоняться, пережевываться, мусолиться, обсуждаться за семейными чаепитиями, а также в среде поддавох, бомжей и двоечников. То есть становится расхожей истиной, все ею пользуются как ложкой во время еды или водой из крана.
Контрольный вопрос. Кому хуже всех в этой цепи?
Ответ. Правильно, гению.
Вопрос. Так надо ли им быть?
Иное дело — если не можешь им не быть…
Домашнее задание. Назовите хоть одного счастливого гения. Моцарт, страдавший от нищеты? Пушкин, затравленный завистниками? Сахаров, терзавшийся совершенным открытием, поставившим человечество на грань уничтожения? Фет, Блок, Василий Розанов, сами себя пожизненно наказавшие любовью к лишившей их покоя коллективно-неразличимой, вечно присутствующей в судьбе каждого трепетного поэта Яге? Платонов, Булгаков, Уайльд? Не значит ли это, что несчастность и запрограммированность на несчастливость — в самой природе гениальности и являются одним из необходимых ее условий?
— Хотя я, как и ты, мог бы стать писателем, придумывателем сюжетов, — говорил Маркофьев. — Ты согласен? Согласен, что есть придумыватели сюжетов и есть слепые исполнители их воли? Я как раз из первой категории. На пустом месте я могу закрутить такую историю…
Разжевывание для непонятливых. Люди живут спокойно, ни о чем не тревожатся, ничего дурного или хорошего в окружающих не подозревают. Но появляется некто, наделенный буйной фантазией, и достаточно потерянного носового платка, чтобы изощренный ум сплел интригу. А простачки оказались в нее вовлечены. Некоторые думать не думали враждовать, ревновать, душить, но их стравили…
Попутное замечание. Люди порой проживают долгие жизни, сами не зная, на что способны…
Маркофьев говорил:
— Я доволен судьбой… Можно считать себя состоявшимся, если общество готово платить за производимый тобою товар ту цену, которую ты назначаешь.
— Какой же товар ты производишь? — спросил я.
Он подумал немного.
— Очень важный. Без которого жизнь бы остановилась. Я восполняю с лихвой — нехватку авантюризма!
Что ж, я начал постигать преподанное Маркофьевым искусство примиренчества и всеядности. И преуспел!