Теория Глупости, или Учебник Жизни для Дураков-2
Шрифт:
— Когда пробуждается совесть? — спрашивал, весь дрожа от обиды, Маркофьев. И отвечал. — Я скажу тебе, когда. Когда тебе самому прищемят хвост. Когда столкнешься с людьми еще более циничными и подлыми, чем ты сам. Тут нутро твое восстает. И ты жаждешь ублюдков покарать! И вспоминаешь заповеди, которые миллион раз сам преступал и о существовании которых забыл. Но теперь ты размахиваешь ими, будто мечом! И вопиешь о справедливости…
Что я мог обо всем этом — с высоты своего нового
Маркофьев и сам это понимал.
— Я должен был ему проиграть, — говорил он. — Почему? А потому что интеллигент всегда проиграет неинтеллигенту. Нравственные принципы в качестве оружия на поле битвы вряд ли сравнятся с кистенем и палицей…
В нем и точно произошли перемены. Но хотел ли я, желая ему добра, чтобы он менялся? Становился совестливым и интеллигентным?
Ох, нелегко жить интеллигентному! Я наблюдал одного. В троллейбусе. Он вошел — в белом плаще, сияющих штиблетах, отутюженных брюках, с кожаным портфелем хорошей выделки. В таком прикиде надо ездить в такси (если нет своего автомобиля). Но вошедший ведь был из породы совестливых и стеснительных, следовательно, заработать на автомобиль (и даже на поездку в такси) не умел.
ЕСЛИ У ВАС ЕСТЬ СПОСОБНОСТИ, ЧТОБЫ ЗАРАБОТАТЬ НА МАШИНУ, ПРЕСТУПНО ПРОДОЛЖАТЬ ЕЗДИТЬ В ОБЩЕСТВЕННОМ ТРАНСПОРТЕ, ЗАНИМАЯ МЕСТО ТЕХ, У КОГО НЕТ ТАКИХ СПОСОБНОСТЕЙ И ВОЗМОЖНОСТЕЙ.
Одеваться же этот вот уж не герой нашего времени считал нужным прилично и достойно, помятуя: неряшливый вид оскорбляет эстетическое чувство окружающих. Портфель, видимо, был заполнен бумагами, оттягивал руку, интеллигент искал возможности сесть — чтоб не слишком утомиться в дороге и прийти на службу, куда он, видимо, направлялся, не слишком выжатым и измочаленным. Нашел клочок сидения, сел. Но в троллейбус вошла женщина. Не старушка, нет. Именно женщина. Средних лет. Как поступил бы неинтеллигент? Отвернулся бы и остался сидеть. Мог ли повести себя подобным образом наш несчастный? Сидеть, когда дама стоит? Он вскочил, уступая ей место. Вошедшая с благодарностью (хоть какое-то удовлетворение он испытал) приняла знак внимания. А интеллигенту тем временем наступили на сияющий ботинок, заляпав его грязью.
Вновь он сел (освободилась половинка другого дерматинового диванчика) и высоко подтянул брючину — чтоб не пузырилась на колене. Увы, за спиной несчастного на этот раз оказалась далеко не интеллигентная гражданка. Которая кашляла, не прикрывая рот хотя бы ладошкой, уж не говорю — платком. Бедный воспитанный чистоплюй пригибался, сутулился, втягивал голову в плечи. Не хотел быть подвергнут возможной инфекции, да и сама мысль, что твою маковку орошают капельные выделения посторонней слюны и мокроты, могла кого угодно вывести из равновесия. Поэтому он снова поднялся. Белый плащ нещадно мусолили плечи шаркавших мимо и трущихся о него пассажиров. Он грозил превратиться в серый еще до конца поездки.
Я смотрел на достойнейшего человека и думал: как же вам, вашей интеллигентской породе, нелегко! Как нелегко жить тому, кто не хочет и не умеет никого обидеть. (Такой сам обычно бывает унижен.) Он должен постоянно выбирать слова, помнить, у кого что случилось — чтоб ненароком не наступить на больную мозоль. Должен учитывать и держать в голове самые невероятные сочетания обстоятельств, которые могли бы сложиться в связи с его высказыванием или шуткой.
Это не жизнь, а кромешный ад!
Я долго искал определение "интеллигентности" — читал книги по этому предмету, прислушивался к дискуссиям, но все рассуждения на этот счет казались мне неточными. Наконец, меня осенило: интеллигентность — это умение поставить себя на место другого. Ощутить, что этот другой чувствует или должен почувствовать, проникнуться его строем мыслей. Интеллигентность — это дар войти в положение и обстоятельства жизни ближнего.
То есть — хотя бы на время перестать быть собой.
Попутный вопрос. Вам это нужно?
Да, интеллигент прежде всего думает о других. И уж потом, в последнюю очередь, о себе. Так он устроен. И ничего с собой поделать не может. Поэтому его все шпыняют, гоняют, притесняют, его состраданием и доверчивостью пользуются…
Хотел ли я, сам терзавшийся, испытывавший и терпевший подобное на своей шкуре ежечасно — аналогичной судьбы и для своего друга? Ведь я любил его. Ценил его. Заботился о нем. Нет, не хотел! Ведь я желал ему добра.
К счастью, Маркофьев вскоре оправился от полученного шока и воспрял.
— Надеюсь, ты не забыл урок, — напоминал он мне, глотая таблетки против нервного стресса. — "И так хорошо, и эдак неплохо". Ну и позволили мы с тобой ему избраться. Ну и пусть — подставляет свой лоб. Он-то поди полагает, что очень умен. Раз сумел нас победить. Все, кто так думают, на этом горят. Он смотрит на мир всего двумя глазами. И многого не видит, не замечает. А мы с тобой смотрим на него — уже четырьмя глазами. А люди смотрят на него тысячами глаз. И что ускользнет от одного, то непременно узрит другой. Только дураки стремятся быть на виду. На солнцепеке и открытой местности. Которая к тому же простреливается снайперами и зенитной артиллерией. Умные предпочитают отдыхать в тени и в скрытых от посторонних глаз резиденциях. Пусть потешит себя популярностью. Но дергать за ниточки и командовать им будем мы.
— Поражения надо превращать в победы, — заявлял он. — Это общеизвестно. Но как этого достичь? Оказывается, не так и трудно. Все, что для этого нужно — слова. С помощью слов мы можем перевернуть картину с ног на голову и наоборот. Кто знает, почему я проиграл? Никто. Я могу сказать что угодно. "Да потому что я сам этого захотел!" Слово — великая сила.
Я смотрел на него, балдея. Мне было не поспеть за быстротой его мышления.
Он же взирал на меня с лукавым прищуром и ронял перлы мудрости: