Теория государства
Шрифт:
Закария и ему подобные пробуют примирить свою остаточную веру в универсальность либерализма с окружающей реальностью. Есть, однако, и те, кто вполне допускает равноправное соперничество «оси демократий» и «оси автократий». В частности, об этом жестко пишет «неоконсервативный» политолог и публицист Роберт Кейган. По его мнению, укрепившиеся автократии России и Китая открыто и последовательно противопоставляют себя «свободному миру», и торжество последнего отнюдь не предопределено, ему придется бороться. [291]
291
Kagan R. The End of the End of History. Why the twenty-frst century will look like the nineteenth //www.tnr.com/story.html?id=ee167382-bd16-4b13-beb7-08efe1a6844; Кейган Р. Конец конца истории. Почему XXI век будет похож на XIX// worldcrisis.ru/crisis/417028.
Любопытно, что Кейган, берясь описывать мировоззрение российских и китайских лидеров, рассуждает об их особом подходе к демократии как к «implementation of popular will», то есть «внедрению воли народонаселения». («Этот режим демократичен потому, что правительство консультируется и прислушивается к […] народу, понимает, что ему и необходимо и чего он хочет, а затем старается обеспечить его нужды» [292] .) Кейган подает это как «ересь», не затрудняя себя подбором аргументов. Но важно здесь другое: обличая «автократов» за недемократизм, он фактически проговаривается о том, что они просто-напросто иначе понимают демократию.
292
Там же.
Бесспорно, западные государства были пионерами на демократическом («современно-демократическом») пути. Также бесспорно, что их экономическая, культурная и военная мощь на определенном этапе сделала либеральную демократию привлекательным образцом, позволила пропагандировать, продвигать и насаждать ее в планетарном масштабе. Однако у Запада нет, не было и не может быть ни монополии на демократию, ни монополии на интерпретацию демократии.
Западная либеральная демократия – всего лишь один из видов современной демократии. А американская, германская и какая-нибудь норвежская демократические модели, в свою очередь, заметно различаются между собой.
Есть демократические режимы, скопированные с тех или иных западных либеральных моделей добровольно или «под диктовку». В последние десятилетия заметное место среди них заняли восточноевропейские «молодые демократии».
Есть демократические режимы, сочетающие нелиберальные элементы оригинального политического творчества, основанного на национальной политической культуре, и элементы, добровольно заимствованные у либеральных демократий. Такие режимы сложились в индии, Малайзии, Казахстане, Белоруссии. Такова и российская суверенная демократия.
Есть относительно оригинальные нелиберальные демократические режимы – китайский [293] , Иранский, ливийский [294] и пр. Их демократичность объективна и нисколько не зависит от чьего-либо «признания» или «непризнания». Запад может «утешить» заимствование ими самой идеи современной демократии (только не в либеральном изводе, а в левом) и отдельных институтов и практик.
Лишь одна показательная параллель. В государствах Запада старательно маргинализируются и довольно жестко отсекаются от системной политики все опасные и потенциально опасные радикалы – постнацисты, ультралевые, ультразеленые, исламисты. Это совершенно разумная мера самозащиты тамошних властей, не колеблющая демократических основ, наоборот. А в тех же Китае и Иране власти защищаются от ратующих за революционные реформы либералов-западников, то есть столь же опасных – по тамошним меркам – радикалов, угрожающих устоям «демократической диктатуры народа» или «религиозного народовластия». Обсуждать методы и формы самозащиты с точки зрения их допустимости или недопустимости можно сколько угодно. Но здесь есть предмет для дискуссии лишь моральной и этической, никак не политической. С политической точки зрения никакой разницы нет. Нельзя отказывать китайскому или Иранскому режиму в демократичности на том основании, что либералов-западников там не допускают до выборов и всячески прижимают. В Европе и США гитлеропоклонникам тоже приходится тяжело.
293
Марк Леонард приводит мнение влиятельного китайского политолога Фан Нина, который описал различие между китайской и западной либеральной демократией, используя кулинарные аналогии. Дескать, западные демократии подобны ресторанам, работающим в режиме фиксированного меню, в которых посетители, руководствуясь некими своими предпочтениями, выбирают шеф-повара. Однако они не определяют содержания блюд, шеф готовит их по своему усмотрению. Китайская демократия, в свою очередь, подобна ресторану, где повар всегда один и тот же, но различные «дежурные блюда» могут быть заказаны ему по выбору (Леонард М. Указ. Соч. С. 110). Аналогия хромает, поскольку как рецептуру блюд, так и меню определяет тот самый единственный повар. Однако он, как и его западные коллеги, ориентируется на запросы посетителей, старается им угодить.
294
В Ливии не проводятся выборы. Но тамошний режим также предполагает опору власти на признание и согласие нации. Можно сказать, что данное исключение подтверждает и объясняет главные правила современной демократии.
3.5.2. Переход к либеральной демократии («либерал-демократизации») до сих пор часто объявляется непременным условием, предпосылкой: 1) устойчивого экономического развития; 2) выстраивания крепкого эффективного правопорядка; 3) установления политической стабильности. Примеров приводится множество, начиная от послевоенных Германии и Японии (оккупированных, ставших «чистыми досками») и кончая постсоветскими Латвией, Литвой и Эстонией. Также называются примеры успешного транзита от недемократии, гегемонии к либеральной демократии через либеральную гегемонию (либеральную автократию по Закарии) – упоминавшиеся Чили и Тайвань, Южная Корея, Турция и т. д. Дескать, да, иногда либерализм был и бывает «с кулаками», но это сугубо временное исключение, уместное при преодолении отсталости как социально-экономической, так и культурно-политической. Однако противоположных примеров ведь тоже достаточно. Для начала достаточно назвать Китай и Иран. Можно считать существующие там режимы «дискуссионно-демократическими», можно не считать, однако нельзя отрицать, что у них (особенно у Китая) развитые современные экономики и правопорядки и политическая стабильность поддерживается на весьма высоком уровне. Позволительно предъявлять претензии к их правопорядкам – по поводу специфического отношения к правам человека. Но зато в части борьбы с преступностью тамошние власти обычно демонстрируют куда большую эффективность, чем правительства многих либеральных государств. В процветающем Сингапуре, этой подлинной «стране будущего», функционирует специфическая демократия, генетически близкая к либеральной, но никак в ее рамки не вписывающаяся [295] , и т. д.
295
Дзоло пишет о Сингапуре: «В течение более тридцати лет этим современным городом-государством правил своего рода философ-царь Ли Куан Ю [1959 – 1990 гг.]. Не придерживаясь какой-либо конкретной политической идеологии, Ли детально регламентировал все стороны жизни трех миллионов своих сограждан, включая их жизненное окружение, привычки, личные и коллективные интересы и цели, вплоть до запрета публично плевать и курить». Сингапурское государство характеризует «высочайшая технологическая эффективность, обширное использование информационных инструментов, всеобщее процветание, превосходные общественные службы (особенно школы и больницы), высокий уровень занятости, эффективная и просвещенная бюрократия, асептическое регулирование социальных отношений посредством исключительных функциональных требований и полное отсутствие политических идеологий и публичных дискуссий [выделено мной. – В. И.]» (Дзоло Д. Указ. Соч. С. 313 – 314).
Режимы в petrostates Персидского залива – саудовской Аравии, оаэ, Катаре, а также в Брунее – довольно далеки не только от либерализма, но и от демократии. Ожидать их серьезной либерализации или демократизации в ближайшем будущем не приходится. Но все эти государства развиты в экономическом и правовом отношении, внутренне достаточно стабильны. Либералы очень не любят petrostates, поскольку те наиболее явно опровергают их догму. Им остается лишь сетовать на нефтедоллары, постоянный приток которых способствует консервации традиционных политических культур.
С другой стороны, «либерал-демократизация» в условиях слабого правопорядка и недостаточной политической стабильности (а тем более «разброда и шатания») очень часто негативно влияет на экономический рост и приводит к комплексным кризисам, порой долгосрочным. Так, Гаити, государство, созданное еще в начале XIX в. по итогам успешного восстания рабов (едва ли не единственного в истории), можно номинально числить среди «ветеранов демократии». Там уже около 200 лет (с перерывами) проводятся прямые общенациональные выборы и накоплен огромный опыт политической конкуренции. Однако ни порядку, ни процветанию это никак не способствовало. Достаточно напомнить о 30 (как минимум!) государственных переворотах, трех иностранных интервенциях и не поддающихся счету бунтах. Государство не раз приходилось едва ли не учреждать заново. Единственный более-менее стабильный период в новейшей гаитянской истории – время свирепой диктатуры Франсуа Дювалье (1957 – 1971 гг.) и чуть менее свирепой его сына Жана-Клода (1971 – 1986 гг.), тогда демократия сворачивалась полностью. Киргизия в 1990-е гг. числилась у Запада одним из передовиков «либерал-демократизации» на постсоветском пространстве, не просто оставаясь бедной и отсталой страной, но неуклонно беднея и откровенно дичая. В 2005 г. Там случилась «тюльпановая революция», объявленная было прорывом в «либерал-демократизации», но никаких видимых улучшений за ней не последовало. Спустя пять лет последовала еще одна «революция»… Ярко выраженные отрицательные последствия «либерал-демократизация» продемонстрировала в Боливии, Индии [296] , Пакистане, Таиланде [297] , на Украине и т. д.
296
Закария, уроженец Индии, описывает издержки индийской «либерал-демократизации». Вовлечение в политику представителей низших каст открыло путь во власть религиозным фундаменталистам, оголтелым популистам-коррупционерам и криминальным лидерам. Он утверждает, например, что в штате Уттар-Прадеш сформировалась натуральная «бандитская демократия». Следуя своей концепции, он сетует на сокращение либерального компонента в индийской политике за счет увеличения компонента демократического (Закария Ф. Будущее свободы. С. 109 – 116).
297
Таиландская партия «Народный альянс за демократию» выступала помимо прочего за лишение избирательных прав сельского населения и замену выборного парламента назначаемым законодательным корпусом. Такая реформа должна была лишить политической базы Таксина Шинаватру (Чинавата), миллиардера и политика-п о пули ста, и его сторонников. Созданная Шинаватрой партия «Tai Rak Thai» («Тайцы любят тайцев») побеждала на парламентских выборах в 2001 и 2005 гг. Он дважды возглавлял правительство. В 2006 г. Военные с фактического одобрения короля Пхумипона Адульядета (Рамы IX) свергли погрязшего в коррупции Шинаватру. Однако на выборах в 2007 г. победила Партия народной власти, фактически выступавшая преемницей его партии. Правительство составили из союзников и выдвиженцев экс-премьера. В 2008 г. «Народный альянс за демократию» организовывал массовые акции протеста, в конце концов вылившиеся в захваты правительственной резиденции, столичного аэропорта и т. д. Оппозиция последовательно добилась отставки двух «шинаватровских» премьеров и роспуска Партии народной власти и союзных ей партий (решением Конституционного суда). Сторонники Шинаватры организовали в 2009 г. «встречные» беспорядки, но армия их подавила.
4.
Разговор о демократии логически выводит к ее якобы полной противоположности – автократии (греч. – самовластие, «самоправление») в смысле монократии. То есть к неограниченному или малоограниченному единоличному властвованию правителя (соправителей [298] ).
Считается, что такое властвование непременно устанавливается при «абсолютной» монархии, но может быть установлено и при других моделях правления. На деле даже при поверхностном изучении опыта древних и средневековых восточных деспотий, Европейских «абсолютистских» королевств XVI—XVIII вв. Или современных «углеводороных» монархий бросается в глаза вопиющее противоречие между декларациями о концентрации всей полноты власти, порой даже духовной, в руках монархов и практикой распределения властных полномочий и ресурсов внутри политической элиты (аристократии, высшей бюрократии, высшего духовенства и т. д.).
298
Прецедентов соправления (дуумвиратов, триумвиратов) —официального, полуофициального или неофициального распределения функций правителя между двумя (и даже тремя и более) персоналиями – в мировой истории довольно много.
Соправление не всегда предполагает равноправие соправителей, равенство их формальных и неформальных статусов. Один из них может быть «старшим», а другой «младшим».
Из отечественной истории следует привести примеры официального соправления Ивана III Великого и его сына и наследника Ивана Молодого в 1470 – 1490 гг., Михаила (первого Романова) и его отца Патриарха Филарета в 1619 – 1633 гг.; и неофициального – Екатерины II Великой и Григория Потемкина (по некоторым сведениям ее морганатического супруга) в 1775 – 1791 гг., Александра I Благословенного и графа Алексея Аракчеева в 1815—1825 гг., а также триумвирата Леонида Брежнева, Алексея Косыгина и Николая Подгорного (на расширение которого до квадриумвирата претендовал Александр Шелепин) в 1960 –1970-е гг.
Соправлением стала и совместная работа Владимира Путина и Дмитрия Медведева (полуофициально заявляется об их «тандеме», лично я больше предпочитаю термин «двоецарствие»).
Часто приводимое в качестве примера формальное соправление Ивана V и Петра I Великого в 1682—1696 гг. В действительности было прецедентом имитации соправления, поскольку Иван из-за слабого здоровья был абсолютно не способен заниматься государственными делами и выполнял исключительно церемониальные функции. До 1689 г. за братьев правила царевна Софья, а после ее свержения Петр забрал всю власть в свои руки. Еще иногда ссылаются на неформальное соправление Федора I (последнего Рюриковича) и его шурина, ближнего великого боярина Бориса Годунова в 1586 – 1598 гг. Хотя на самом деле Годунов фактически правил один (Федор I, вопреки распространенному мнению, был дееспособен; однако все же не мог полноценно править из-за своей кротости и безволия). Так же, как светлейший князь Александр Меншиков («полудержавный властелин») при номинальном правлении Екатерины I и Петра II в 1725—1727 гг.
Правитель, даже, кстати, республиканский (римский принцепс-император), мог быть господином жизни и смерти всех своих подданных, мог иметь самые широкие права для того, чтобы «ротировать» элиту. Но ни один правитель никогда не мог властвовать действительно единолично, разве только в глубокой древности в самых примитивных компактных городах-государствах. Да и это довольно сомнительно. Править всем и всеми одному не под силу. Властвование имеет естественные пределы. Правитель всего лишь человек, ограниченный в своих физических и интеллектуальных возможностях и нуждающийся как минимум в помощниках. («[…] даже самый ужасающий властитель все равно ограничен человеческой природой, недостаточностью человеческого рассудка и слабостью человеческой души. Даже самый могущественный человек должен, как и все мы, есть и пить. Он станет больным и старым» [299] .) Поэтому помимо правителя, помимо самовластителя всегда есть другие властвующие. И совокупная прямая и косвенная власть этих властвующих зачастую превосходит власть правителя. Можно заявлять (и нередко заявляют) о про-изводности их власти от власти правителя, но что от этого изменится сущностно?
299
Шмитт К. Разговор о власти и доступе к властителю. С. 30.