Теория журналистики в России
Шрифт:
Итак, современная историческая наука, судя по всему, находится на пороге выработки новых теоретических представлений, «сохраняя сам пафос научного познания прошлого как центральной эпистемологической проблемы» [87] , она соединяет право на интерпретацию со стремлением к правдивости и требованием научной верификации данных. В качестве основы, определяющей соотношение этих интенций в работе каждого ученого, как отечественные, так и зарубежные научные школы постулируют идею социальной ответственности историка [88] .
87
Могильницкий Б. Г. Указ. соч. С. 15.
88
Там же.
1.2.3. Перспективы развития теоретической истории журналистики
Существуют ли в актуальном научном знании об истории отечественной журналистики четко артикулированные теории или теоретические модели, которые могли бы адекватно применяться в современных исследованиях? Вероятно, нет… Как же так, ведь существует особая сфера знания, развивавшаяся долгие годы. Она насчитывает сотни томов масштабных исторических штудий, числит в своих славных рядах таких крупных ученых как Евгеньев-Максимов (В. Е. Максимов), А. В. Западов, В. Г. Березина, Б. И. Есин, Г. В. Жирков и многие другие, проводит специализированные конференции, поддерживает существование профильных подразделений в вузах и т. д. Неужели этот колосс целые десятилетия стоял на глиняных ногах фактологических констатаций, не имея оснований для генерализованных обобщений и концептуальных выводов? Разумеется, нет.
Первыми проблему теоретических оснований, необходимых для размышлений об истории журналистики, поставили сами русские журналисты еще на заре формирования профессии. В работах В. Г. Белинского «Николай Алексеевич Полевой», «Нечто о ниочем» и др. уже анализируются эти вопросы, хотя пока что в их теоретико-практической нерасчлененности – анализ современных ему журналов и рассуждения об их месте в обществе у Белинского перемежаются рассказом об этапах развития и становления журналистики. Крупный исследователь творчества Белинского В. Г. Березина отмечала, что Белинский всегда соотносил свои взгляды по теории журналистики и критики «с настоящим и прошлым русской журналистики», изучал «опыт своих предшественников» [89] . Его размышления были отчасти развиты и дополнены Н. Г. Чернышевским в «Очерках гоголевского периода русской литературы». Особое место в дореволюционной историографии истории журналистики занимало изучение вопроса о взаимоотношениях прессы и государства, что естественно, учитывая тот факт, что регулирующая функция цензуры в значительной мере определяла лицо русской журналистики. Исследования А. М. Скабичевского [90] , М. К. Лемке [91] и др. стремились дать по возможности полную и всестороннюю картину становления цензуры. Однако все эти работы, безусловно, следует отнести к протонаучным формам рефлексии, так как история журналистики к тому моменту еще не осознала себя наукой.
89
Березина В. Г. Белинский-журналист (Теория. История. Практика) / под ред. Л. П. Громовой. СПб., 2005. С. 11.
90
Скабичевский А. М. Очерки истории русской цензуры: (1700–1863 г.). СПб., 1892.
91
Лемке М. К. Очерки по истории русской цензуры и журналистики. СПб., 1904.
Формирование в нашей стране истории журналистики именно как научного направления проходило в советский период, так что для исследователей, стоявших у ее истоков, проблема поиска теоретических оснований не стояла остро. Неизбежная апелляция к диалектическому материализму, марксистской концепции истории и вытекающей из нее периодизации исторического процесса определялась отсутствием альтернативы. Однако важно отметить, что такая идеологическая заданность не сразу возобладала в истории журналистики, в первое время, когда теоретико-методологические подходы только формировались, появлялись зачатки историко-культурного подхода. Свидетельством этого может являться, в частности, увидевшая свет в 1930 г. книга В. Е. Евгеньева-Максимова и Д. Е. Максимова «Из прошлого русской журналистики». Во введении к этой публикации Д. Е. Максимов считал нужным пояснить читателю свое стремление изучать издание «Новый путь», этот «общественно-реакционный орган, руководимый теперешними эмигрантами Мережковскими» [92] . Его мотивировка ярко демонстрирует, что в момент выработки теоретических оснований для нового научного направления существовала полемика между специалистами. Как бы полемизируя с предполагаемым оппонентом, Максимов восклицает: «Но ведь марксистски-объективная история, а в частности история литературы, не может игнорировать факты явно отрицательного характера, если они имели в прошлом какое-либо, хотя бы и общественно-регрессивное значение… Для научного, строго марксистского определения социальных эквивалентов такого дифференцированного явления как символизм мало одного, в сущности, голословного констатирования классовых тенденций данного течения. Решающему суждению в этой области должно быть предпослано кропотливое исследование…» [93] .
92
Евгеньев-Максимов В., Максимов Д. Из прошлого русской журналистики. Статьи и материалы. Л., 1930. С. 5.
93
Там же. С. 5–6.
Как видим, в начале 1930-х гг. еще ставился вопрос о возможности совмещения классового подхода с объективным исследованием. До известной степени, насколько позволяла стремительно увеличивавшая свое давление политическая конъюнктура исследовательского процесса, авторы процитированного труда и в дальнейшем стремились сохранять глубокий историко-культурный подход, по возможности вписывая исследуемые феномены в максимально разносторонний контекст [94] . При этом нам видится справедливым мнение А. Ш. Бик-Булатова о том, что работы Евгеньева-Максимова и его коллег еще сохраняли литературоведческий характер, а «в целом исследования по истории журналистики не концептуализировались тогда в отдельную дисциплину… окончательная концептуализация истории журналистики как самостоятельной молодой гуманитарной науки происходила в 50-70-х гг. XX столетия» [95] .
94
Очерки по истории русской журналистики и критики. Т. I. XVIII век и первая половина XIX века / под ред. В. Е. Евгеньева-Максимова, Н. И. Мордовченко, И. Г. Ямпольского. Л., 1950.
95
Бик-Булатов А. Ш. Концептуализация истории отечественной журналистики на современном этапе // Учен. записки Казан. ун-та. Гуманитарные науки. 2012. Т. 154, кн. 6. С. 170.
Несмотря на усиливавшееся влияние идеологии на науку, внешне ситуация представлялась относительно гармоничной – принятая теоретическая концепция содержала в себе четкие представления о смысле и направленности исторического процесса, его фазах и движущих силах, из нее можно было вывести логичные критерии сравнения и т. д. Императивы классовой морали диктовали готовые оценки исторических явлений и личностей, постепенно заменяя собой принцип научной объективности. В этом смысле научные труды советского периода невозможно обвинить в отсутствии надежной опоры на формально непротиворечивую теорию. Но как она формировалась?
Существуют два основных подхода к формированию научной теории, и каждый из них включает в себя два важнейших этапа. В первом варианте на начальном этапе происходят накопление, описание и первичная систематизация эмпирического материала, затем исследователи предлагают различные пути его теоретических обобщений и в процессе диалога приходят к неким согласованным теоретическим подходам, принимаемым значимой частью научного сообщества. Во втором варианте теоретические постулаты формулируются как гипотезы, на основании знакомства с относительно небольшим фрагментом эмпирических данных, а затем последовательно проверяются и уточняются на более широком эмпирическом поле.
Марксистско-ленинская концепция истории и ее модификации, применявшиеся в истории журналистики, не отталкивались от эмпирики, а строились от умозрительных обобщающих констатаций, продиктованных классовым подходом. Попытки же ее последующей всесторонней апробации на неограниченном эмпирическом поле не предпринимались во избежание выявления смысловых противоречий. То есть эта теория могла существовать только при условии внешних ограничений открытого исследователям массива исторических данных. Творческое наследие политически неугодных публицистов прошлого объявлялось содержательно ничтожным и, следовательно, не достойным внимания, исчезали из поля зрения исследователей и отдельные произведения условно «разрешенных» авторов, которые выпадали из контекста борьбы прогрессивных элементов человечества за свое классовое господство.
Одним из системных изложений теоретических разработок истории русской журналистики советского периода стала работа Б. И. Есина «Русская газета и газетное дело в России: задачи и теоретико-методологические основы изучения» [96] , увидевшая свет в 1981 г., то есть фактически накануне перестройки. Эта работа исключительно ценна не только тем, что в ней настойчиво ставится вопрос о целостных, системных подходах к изучению истории русской журналистики, но и тем, что автор делает осторожные попытки расширить границы идеологических барьеров, в частности, он постулирует различие понятий «тип издания» и «политическое направление». Много позже Б. И. Есин отметит, что во время смешения понятий идеологии и типологии было большой смелостью даже «намекать, что типология часто не зависит от партийности» [97] . К этим наработкам охотно обращаются современные исследователи, ставящие вопрос о применении к изучению истории журналистики адаптированной формы теории систем [98] .
96
Есин Б. И. Русская газета и газетное дело в России: задачи и теоретико-методологические основы изучения. М., 1981.
97
Есин Б. И. Еще раз о типологии // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 10. Журналистика. 2005. № 6. С. 69.
98
Ахмадуллин Е. В. Проблемы и методология системного исследования истории отечественной журналистики // Известия ЮФУ. Филол. науки. 2009. № 1. С. 124.
На следующем историческом этапе, когда разрушилась идеологическая монополия, научное сообщество столкнулось с очевидной проблемой. Старые боги умерли, а новые еще не родились. Несостоятельность привычной теории была налицо, однако же заменить ее было нечем. Причем, если прежняя теория сохраняла жизнеспособность только за счет очевидного насилия над эмпирикой, то для формирования новых теорий имеющаяся эмпирика оказывалась недостаточной.
Воображение исследователей, десятилетия «толкавшихся локтями» вокруг многократно перебранных архивов демократического «Современника» и радикального «Русского слова», тревожили нетронутые нивы публицистики и эпистолярия прежде запрещенных авторов, наследие русского зарубежья, делопроизводственные документы цензурных ведомств и Главлита. Началась лихорадка «возвращенных имен» и «объективных переоценок», увлекшая историков журналистики в 1990-х и «нулевых». Вопрос о новых теоретических основаниях на долгое время отошел на второй план. Объем неизученной эмпирики многих историков обеспечил бесспорной научной новизной исследовательских работ.