Теперь всё можно рассказать. Том второй. Боги и лягушки.
Шрифт:
Чего в том месиве только не попадалось!
Нам с дедом нередко доводилось находить там монеты времён Российской империи. Больше всего нам попадалось монет времён Екатерины Второй. Несколько меньше было монет времён Николая Первого. Ещё реже встречались монетки конца девятнадцатого и начала двадцатого века, отчеканенные как раз при последних Романовых. Монет советской эпохи почти не было. За всё время наших раскопок мы обнаружили только две.
Обнаруживались там целые медные тазы, нисколько не пострадавшие от долгого пребывания под землёй, чугунные сковородки, угольные и спиртовые утюги, съеденные
Один раз, помню, мы выкопали большой брезентовый куль. Вес он имел совершенно немереный. Мы втроём едва сумели вытащить его из ямы. Сначала мы вообще думали, что это чей-то завёрнутый в непромокаемую ткань труп. Но когда мы развернули брезент, – то всё оказалось ещё хуже. Как оказалось, внутри этого брезентового свёртка хранились набитые пухом подушки и одеяла исполинских размеров. Там же лежало сразу несколько комплектов положенного к ним постельного белья и небольшой цветастый коврик с бахромой. Всё это, разумеется, за столько лет пребывания в земле пропиталось влагой и сгнило, а потому вид имело настолько отвратительный, что я, честно говоря, с большим удовольствием увидел бы в том брезентовом кульке человеческий труп.
Много всего странного происходило в тех местах.
Начнём с того, что на руинах всегда было темно. В любое время дня постамент был полностью закрыт густой тенью, исходящей от сплошной стены окружавшего данное сооружение леса. Даже в самые яркие солнечные дни руины были неизменно погружены во мрак.
Ещё возле руин всегда было холодно. Сколь бы теплым ни был день, – а возле постамента температура никогда не поднималась больше, чем пятнадцати градусов выше нуля по Цельсию.
Несмотря на то, что руины находились всего в паре сотен метров от Новозаводской улицы, – они всегда были тщательно спрятаны от посторонних глаз. Летом их скрывала в себе неприглядная чаща, зимой же – бурелом и гигантские сугробы.
Так, мы с дедом самостоятельно выяснили, что вблизи от названных руин не работал ни один из наших компасов. Правда, стоило отойти прочь от того места лишь на сотню метров, – и приборы снова начинали действовать.
Впрочем, творившиеся на руинах странности совсем не ограничивались теми незначительными мелочами, о которых я только что упомянул.
Как я уже говорил, мы часто устраивали на тех местах раскопки. Так вот, с этими раскопками была связана ещё одна странность того места.
Собственно, вскоре после того, как мы обнаружили в лесу это странное место, нам впервые пришло в голову там порыться. Мы взяли лопату и отправились на раскопки. Перерыли мы там всё, что смогли. Нашли пару монет екатерининской эпохи. Когда мы на следующий день вернулись к руинам для того, чтобы найти ещё что-то, – удивлению нашему не было предела. Все выкопанные нами ямы были зарыты. Вершина странного постамента снова сделалась абсолютно выровненной чёрной поверхностью. От вырытых нами ям не осталось никаких следов.
С тех пор сколько бы мы раз ни перекапывали то место, – всякий раз к следующему нашему его посещению оно приобретало первозданный вид.
Это весьма необычно, согласитесь?
Впрочем, даже такие странности не шли ни в какое сравнение с тем, что мы ещё видели в тех местах.
Помню, повстречал я как-то на тех руинах самое настоящее привидение.
Как сейчас помню тот случай. Это был пасмурный и ветреный летний день. Да, это случилось холодным летом две тысячи седьмого. Помню, как тревожно дрожали листья могучих тополей, сплошной стеной окружавших то странное место.
Я наклонился над ямой и копал себе, стараясь вытащить из глубин постамента что-нибудь стоящее. Дедушка в это время отошёл в кусты по срочной нужде. Бабушка сидела на нижней ступеньке каменной лестнице, подложив под себя в качестве сидения прочитанную газету. Она плохо спала в предшествующую ночь, а потому очень быстро задремала. В результате этого я оказался на вершине в полном одиночестве.
Итак, я рыл.
Вдруг я краем глаза заметил, как нечто белёсое промелькнуло где-то в полуметре от меня. Я поднял глаза и увидел перед собою нечто. Боже, честно говоря, лучше бы я тогда глаз и не поднимал!..
На расстоянии вытянутой руки от меня стояла наряженная в грязное от земли и крови белое платье женщина. Юбка доходила ей до самых щиколоток. Местами платье было порвано. Женская грудь вываливалась из раскроенной материи как на известной картине Делакруа. Оголённые руки женщины также были измазаны в земли и засохшей теперь бордовой крови. В её животе я заметил маленькую тёмную точку, напоминавшую рану от стилета или кортика. На посиневших губах была заметна спёкшаяся кровь. Глаза были как стеклянные.
По всей видимости она вовсе не собиралась сделать мне что-то плохое. Женщина просто стояла и смотрела. Не на меня, а куда-то в пространство. И думала она, наверное, о своём. Если, конечно, вообще о чём-то думала.
Так я смотрел на неё, смотрел, а потом, когда мне надоело, я просто крикнул что есть мочи: «Бабушка! Иди сюда!». При этом я отвернулся от призрака прочь и посмотрел в сторону каменной лестницы. Когда де я повернулся назад, – женщины уже не было.
Вот, что случалось иногда на тех самых руинах!
Да и вообще: всякий раз, когда я бывал в тех местах, – то непременно ощущал там присутствие зла. Иногда это странное ощущение его присутствия могло перейти даже в панический ужас.
Вот, помню, случилось как-то раз с нами такое. Это тоже было летом две тысячи седьмого года.
День был солнечный. Мы с дедом и бабушкой копались на вершине постамента. Тут вдруг в одну секунду солнце исчезло, подул сильный ветер, а листья деревьев жутко затрепетали. Заметьте, – не тревожно, не грозно, а именно жутко! Этот звук напоминал ни то хруст ломающихся костей, ни то отвратительное шипение какой-то ядовитой змеи. Всех нас охватил ужас. Странный треск листьев нарастал с каждой секундой. Теперь он уже напоминал не столько шипение змеи, сколько омерзительный, сводящий с ума белый шум. Прошло ещё секунд тридцать, и сквозь эту чудовищную музыку начал прорываться тихий, едва различимый детский плач. Дул жуткий штормовой ветер, вокруг стало темно так, будто уже наступили сумерки. Всё небо было затянуто непроглядными свинцовыми тучами. Нам на головы срывались первые капли дождя. Раздававшийся со всех сторон плач становился всё громче, переходил в ужасающие, полные боли стоны, в которых всё отчётливее различались слова: «Не бросайте нас!.. Чтоб вы сдохли!..».