Теплая вода под красным мостом
Шрифт:
Ньем разлегся на кровати между Дзуон и Ха и закурил. С сигаретой в зубах он неожиданно протянул правую руку и ухватил Дзуон за пучок её завитых волос, резко дернув вниз. Карие глаза Дзуон взметнулись вверх. Синяк на щеке вытянулся и стал похож на удлинённый эллипс, вроде острова Суматра. Ньем прижался носом к носу Дзуон и стал изрыгать проклятия в её адрес. Чтобы не видеть этой сцены, я сел на кровать у двери и вытер носовым платком выступивший на шее пот. Ха пересела ко мне. Тогда Ньем повернулся ко мне и пояснил по-английски:
— Она не только напутала с сауной! Уверяет, что хоть и получила
Ньем ещё не успел договорить, как откуда-то донёсся глухой звук, как будто кто-то изо всей силы потянул с двух сторон за связку толстых резинок и так сильно вытянул, что они порвались. Лампочка под потолком погасла. Электричество отключилось. Ньем замолчал. В наступившей темноте стал виден лишь огонёк сигареты. Он был похож на налитой кровью мужской глаз. Когда огонёк перемещался, в темноте вычерчивалась красная линия. За окном слышался комариный писк. Я лёг на кровать и закрыл глаза. Меня потянуло в сон. Ха вытянулась рядом со мной.
Сколько, интересно, прошло времени?.. У меня на плече лежала прядь волос. Мне было тяжело дышать. Ха лежала на мне, она пыталась засунуть мне в рот тот самый фрукт, который недавно чистила. Плод разваливался, его сок тек между зубами по языку. На взгляд он был невкусным и горьким, а оказался сладким, как спелая хурма. Широко раскрыв рот, я проглотил кусок. Слышалось сонное дыхание Дзуон и Ньема. Ха затянула какую-то песню, похожую на ту, что она пела по дороге сюда.
— Хонсем, хонсем…
Интересно, как называется этот фрукт. Разжёвывая мякоть, я попробовал повторить вслед за Ха: хонсем, хонсем. Продолжая лежать на мне в темноте, она одобрительно кивнула и легонько прикоснулась кончиком пальца к моей левой щеке. Я попытался повернуться на бок. Взгляд упал на прикроватный столик, стоявший на уровне подушки. На нём что-то едва заметно отливало сине-белым цветом. Это были те самые, похожие на колокольчики цветы, которые Ха нарвала у пруда.
Три цветка поблёскивали попеременно, по очереди. Теперь синие с фиолетовым лепестки вновь обрели и блеск, и насыщенность, они словно пронзали окружавшую тьму своим густым синим светом. Какие интересные цветы, они светятся в темноте, подумалось мне. Ха протянула в темноту свою белую руку и повернула к себе эти похожие на колокольчики цветы. Теперь их раскрытые чашечки смотрели на нас. В глубине тоненьких лепестков копошился светлячок. Поскольку в колокольчике было перекручено несколько лепестков, насекомое не могло выбраться, отражая свечение, исходившее от цветка.
Я опять впал в сон… Образовав колонну из четырёх велорикш, мы двигались по дороге вдоль плотины. На телах всех членов нашей четвёрки — Дзуон, Ха, Ньема и моём — гнездились вши одной и той же разновидности. Каждый из нас держал в руке, как фонарик, синий цветок с сидящим в нём светлячком. Мы проехали мимо старухиной чайной лавки под открытым небом. Она помахала нам рукой. Её лампа цвета пузырника отдалилась и вскоре исчезла во мраке. Наша колонна продолжала двигаться по дороге, надеясь лишь на синие цветы-фонарики с устроившимися в них светлячками.
Фортепианная струна
Перед воротами моего дома стоял незнакомый мужчина.
Дело было субботним вечером. Я возвращался после клубной работы, которую веду в школе высшей ступени после занятий. В школе я преподаю искусство. Я уже подходил к дому, когда увидел мужчину. Пройдя налево по автобусной дороге, я уже входил на нашу улочку, над которой, словно живой туннель, нависают ветки сакуры. До дома оставалось метров десять. Из-за ветвей сакуры доносились звуки пианино. Я отметил про себя, что это этюд Фридриха Бургмюллера. А до сих пор был Фердинанд Бейер. Оставалось не более восьми метров. Я замедлил шаг.
Моё внимание привлёк не столько внешний вид мужчины, сколько пластиковый пакет, который он держал в руках. Зажав пакет подмышкой, он двумя руками бережно поддерживал его. Я разглядел всё это на ходу. Мужчина не обратил на меня внимания. По крайней мере, ему и в голову не пришло, что я могу быть хозяином этого дома. Иначе вряд ли он продолжал бы вот так спокойно стоять здесь, даже не поприветствовав меня кивком головы.
Мужчина запустил правую руку в пакет. Извлек оттуда какой-то маленький чёрный комочек. Издалека я даже не рассмотрел, что это такое. Может, камешек? Мужчина бросил его за ворота, во двор. Тут я сбился с шага. Предмет явно упал на землю, но характерного звука падения я не услышал.
Во дворе у меня гараж без крыши, хотя самой нет. Год назад, когда истёк срок после технического осмотра, я избавился от неё. Вместо машины завёл тощую, слабую утку. Она жила у нас во дворе, в квадратном загончике из бамбуковых щитов, скрепленных петлями, площадью метра два. Загончик пристроен прямо к воротам. Бетонный пол этого сооружения всегда усыпан помётом, словно по нему разбросали горчицу с семечками; утка вся перемазана помётом, так что перья у неё тоже обрели цвет горчицы.
Последнее время птица почти ничего не ела. Мои домашние говорили, что она, видно, скоро умрёт. С того места, где я сейчас находился, утку ещё не было видно. Её присутствие выдавало только слабое покрякивание. Определённо реакция на мужчину или на брошенный им во двор комочек.
И тут я увидел голову утки. Она клевала что-то чёрное. Её жёлтый клюв издавал дробь, похожую на стрельбу из игрушечного автомата. И это при том, что в последнее время она страдала отсутствием аппетита.
Я замедлил шаг рядом с мужчиной. Мы стояли перед воротами из нержавеющей стали. Мужчина снова запустил правую руку в пластиковый пакет. Его тонкие длинные белые пальцы ухватили какой-то чёрный комочек. Он пробормотал:
— Это цикада, певчая цикада. Ваша утка любит таких цикад. Но нельзя давать слишком много: может расстроиться желудок. Сегодня я принёс только три штуки…
Не отрывая глаз от птицы, мужчина бросил в загончик вторую цикаду. Переваливаясь вправо-влево на перепончатых лапах, утка подошла к насекомому и схватила его своим клювом, похожим на пластмассовую пластинку. И тогда цикада, с виду мертвая, издала шипение, словно в воду бросили раскаленную гальку. Мужчина слегка рассмеялся, и воздух у его губ задрожал.
И тут я вдруг заметил, что в ветках сакуры до сих пор стрекочут цикады. Хотя стояла уже вторая декада сентября. Пение цикад, как шум волн, лилось в уши, заглушая звуки пианино.