Тёплое лето в Бултыхах
Шрифт:
Пора к машине.
Сажусь за руль.
Отвыкла уже за эти. Висюлька. Запах. Леник рядом усаживается.
— Пристегнись, а то пищать будет.
— Ничего не забыли?
— Ну, спасибо этому дому!
— Лен, — мама трогает за плечо, — Лен, подожди, на дорожку помолюсь.
Шевелит губами.
А мне о чем молиться?
Надо было позвонить все-таки этому уроду. Спасатель гребаный.
Какой-то мужик странный из ворот выглядывает. Чего ему надо? Прячется.
— Ну, с Богом!
Поехали. Ворота уменьшаются в боковом стекле.
Выезжаем на дорогу.
Леник кладет мне ладонь на колени.
Мотаю головой.
— Убери.
— Не плачь, девчонка.
Убирает.
Сворачиваю, торможу у церкви, спрыгиваю:
— Подождите минут десять.
Мама тыркается в заднюю:
— Леночка, я тоже…
— Я быстро.
— А платок есть? На голову?
Подхожу, быстро крещусь.
Главное, чтоб открыто. Открыто. И где свечи продают.
— Пятнадцать.
— Каких?
— Этих.
— У вас тут не хватает.
— Вот еще возьмите.
Нахожу тот самый столик. Который прошлый раз.
Одна. Вторая…
Чтоб это дебильное окно только не раскрылось.
Подходит женщина со шваброй:
— Ух, сколько свечей…
Нет, все нормально.
Все нормально, Господи. Просто я не совсем в форме. Не знаю, правильно поставила? Спасибо Тебе за это лето. Все было очень хорошо, просто классно, Господи. Что? Пожелания? Если тебе интересно… Тебе, правда, это интересно? Хочу жить. Просто жить, Господи, и быть счастливой. Просто жить и быть счастливой. Жить и быть счастливой. Вот и все. Целую, твоя Лена.
Сообщение отправлено.
Едем.
Эсэмэска пикнула, от Коваленка. Спрашивает: еще не вернулась?
— Ленусь, хочешь семечки?
— Не, мам.
Тошнит меня от этих ваших семечек.
— А бутербродик? Один?
— Вода есть?
— На.
— Это спрайт.
— Я думала, ты спрайт просишь.
— Я воду.
— А он, знаешь, как лимонад. Ты помнишь, как лимонад любила?
— Я компот любила. Воды обычной можно?
— И лимонад тоже. Подожди, вот твоя вода. «Священный источник», надо было еще пару бутылок. Тут в составе серебро и еще что-то, врут, как всегда. Кто еще будет пить, поднимай руки.
Что-то мама веселая. Ловлю в зеркальце ее лицо. Накрасилась. Что это с ней?
— Лен, а что ты так в церкви долго, — мама заканчивает шуршать пакетами. — Мы уже за тобой идти собирались. Десять минут, десять минут…
— Встретила там. Помнишь, Лиру Михалну, физручку?
— Какую? Подожди… Гадалку эту?
— Да. Полы там моет.
— Ой! Да ты что! Надо же, сколько лет, ей тогда уже было за очень. А что меня не позвала? Помню, конечно. Конечно, помню. Лира Михална, такая… А ты ее как узнала, ты ж маленькая была?
— По голосу. Голос у нее.
— Ой, да, прокуренный. Как запоет утром по динамику!
— Лидусь, это Высоцкий пел, — говорит папа.
— Высоцкий? А мне помнится, что сама, она ж самодеятельница такая была… А теперь вот, значит, уверовала. Ну и правильно, уже и возраст такой. А ведь мне тогда правду нагадала, и про тебя, Коль, слышишь, всю твою подноготную. А о чем вы с ней разговаривали?
— Да ни о чем. О чем они в церкви… Исповедайся, то-се.
— И я тебе то же самое. Хочешь, как приедем, сразу отцу Андрею позвоню?
— Мам, оставь меня в покое.
— А что «в покое»? Ты сама вон из церкви в слезах пришла.
— Да в каких слезах?
— Вот в таких. И отец видел, правда? Что глаза у тебя на мокром месте были.
— Мама, я повторяю, оставь меня в покое.
— Да и пожалуйста, я тебя вообще… Если б ты сама в покое была. Полгода уже током бьешь! Уже сама даже своих слез не видишь.
— Я последний раз очень прошу…
— Сердце кровью обливается! Кто у тебя еще близкие? Кто еще тебе так, как мы? Поехали сюда с тобой, все твои фантазии на задних лапках исполняли!
— Лидусь, не отвлекай ее за рулем…
— Ничего страшного, пап. Давайте все выскажемся. Кто еще хочет свои пять копеек вставить, пожалуйста!
— Лен…
— Пожалуйста! Нет желающих? Тогда, давайте, я скажу.
— Николай, дай мне сумку, там валидол!
— Лен, мать пожалей!
— А ты ее сам очень жалел тогда? Когда уходил? Когда так дверью хлопнул?
— Ну зачем так?