Терапия
Шрифт:
— Вы вообще могли обойтись без галстука.
— Я думал об этом. Но я всегда надеваю галстук на эти сеансы. Старая привычка. Меня так воспитали: идя к врачу, одевайся как полагается. Если бы я вдруг перестал носить галстук, вы могли подумать, что это что-то означает… неуважение, неудовлетворенность… а я вовсе не неудовлетворен. Ну разве что собой.
Пару недель назад Александра велела мне составить краткое самоописание. Ее задание показалось мне даже интересным. Полагаю, именно оно натолкнуло меня на мысль вести этот… не знаю, как назвать: дневник, ежедневник, исповедь. Раньше я писал исключительно в драматургической форме — скетчи, сценарии. Разумеется, в любом телесценарии содержатся какие-то описания: декорации, характеристики персонажей, помогающие режиссеру в подборе актеров («ДЖУДИ — привлекательная блондинка за двадцать с авантюрным характером»), но при этом никаких подробностей, ничего аналитического, одни реплики. Вот она, суть ТВ — сплошные строчки. Строчки реплик, которые произносят люди, и строки экрана телевизионной трубки, создающие изображение. Все содержится в картинке, которую тебе показывают, и в диалоге, передающем мысли и чувства героев, а для этогопорой и слов не нужно — достаточно движения плеч или взгляда. А вот когда работаешь над книгой, у тебя нет ничего, кроме слов, чтобы выразить оттенки поведения, взгляды, мысли, чувства, все внутреннее напряжение. Снимаю перед писателями шляпу, честное слово.
. Самоописание
Мне пятьдесят восемь лет, рост пять футов и девять с половиной дюймов, вес тринадцать стоунов восемь фунтов — что на два стоуна больше, чем следует, согласно таблице в нашей потрепанной «Семейной книге здоровья». Прозвище «Пузан» появилось еще во время службы в армии, да так и прилипло ко мне. Но я всегда страдал небольшим избытком веса, даже в юности, когда играл в футбол, — аккуратная выпуклость на моем торсе, напоминавшем бочонок, шла от груди к тому месту, где в шорты заправлялась рубашка. В те дни живот у меня был одни сплошные мышцы — очень удобно в борьбе с противником за мяч, но по мере того, как я становился старше, эти мышцы, несмотря на регулярные упражнения, стали вялыми, а потом незаметно перетекли в бедра и зад, так что теперь фигурой я больше похож на грушу, чем на бочонок Говорят, что внутри каждого полного человека сидит худой, который хочет выбраться наружу, и я слышу его сдавленные стоны каждый раз, когда гляжу на себя в зеркало в ванной комнате. Досаду у меня вызывает не только форма торса, да и вообще дело не в торсе, если уж на то пошло. Моя грудь покрыта растительностью, напоминающей по жесткости металлическую мочалку для мытья посуды, а по размеру — коврик перед дверью, и доходит она как раз до кадыка: если я надеваю рубашку с открытым воротом, жесткие волоски выглядывают наружу, словно быстрорастущая космическая гадость в старом сериале Найджела Нила. А по суровой генетической прихоти судьбы макушка у меня точь-в-точь как и у моего отца, голая, словно электрическая лампочка, если не считать реденькой бахромы над ушами и на затылке, которую я отпускаю как можно длиннее, до самого воротника. Из-за этого я смахиваю на бродягу, но стрижка для меня — просто нож в сердце, ведь каждая прядка на вес золота. Видеть не могу, как волосы падают на пол, — хочется, чтобы их сложили для меня в бумажный пакет и я бы унес их с собой. Как-то раз я попробовал отрастить усы, но получилось комично: один ус седой, другой — рыжевато-каштановый, и я быстренько их сбрил. Одно время я подумывал отпустить бороду, но побоялся, что она будет выглядеть продолжением грудной клетки. Так что замаскировать заурядность своего лица мне нечем. Розовое, одутловатое, помятое и морщинистое, оно напоминает медленно сдувающийся шарик, а еще обвислые щеки, мясистый нос, слегка картошкой, и довольно печальные водянисто-голубые глаза. Зубы тоже так себе, но зато свои, по крайней мере, те, что видны (справа внизу мост, там, где отсутствует несколько коренных зубов). Шея у меня толстая, как ствол дерева, а руки довольно короткие, отчего мне трудно подбирать рубашки. Большую часть своей жизни я мирился с рубашками, манжеты которых закрывали кисти рук до костяшек, если их не обуздать рукавами свитера или эластичными резинками на локтях. Потом я поехал в Америку, где раньше всех догадались, что у некоторых мужчин руки короче средней длины (в Британии вам почему-то позволено иметь только длинные руки, длиннее средних), и купил в «Брукс Бразерс» дюжину сорочек с рукавами 32 дюйма. Свой гардероб я пополняю через американскую фирму, которая торгует по каталогам: ее филиал открылся в Англии несколько лет назад. Разумеется, теперь я могу позволить себе шить сорочки на заказ, но мне трудно заставить себя войти в эти шикарные ателье на Пикадилли, а полосатый поплин в их витринах, на мой вкус, чересчур чопорен. Как бы то ни было, я терпеть не могу ходить по магазинам. Я нетерпелив. Во всяком случае, стал в последнее время. Раньше я таким не был. Во времена моей молодости очереди были образом жизни, и я не обращал на них внимания. Очередь на автобус, очередь в кино, очереди в магазинах. Ну а теперь в автобусе я не езжу, большинство фильмов смотрю дома по видео, а если в магазине увижу у прилавка больше двух человек, то, скорей всего, развернусь и уйду. Лучше обойдусь без того, за чем пришел. Особенно я ненавижу банки и почтовые отделения, где ты вынужден медленно двигаться в очереди, отгороженной шнурами, как на паспортном контроле в аэропорту. И, когда цель уже близка, приходится все время вертеть головой, чтобы не пропустить освободившегося оператора, но ты все равно пропускаешь, и какой-нибудь шустрый придурок позади обязательно ткнет тебя в почки и скажет: «Давай, твоя очередь». Теперь я стараюсь по мере возможности совершать банковские операции по телефону, а большую часть писем отправляю по факсу или вызываю курьера, если нужно переслать сценарий, но иногда мне требуются марки, и тогда приходится идти на почту и выстаивать в длинной очереди, состоящей из старых куриц и мамаш-одиночек с сопящими в колясках младенцами — они стоят кто за пенсией, кто за пособием, — и я едва сдерживаюсь, чтобы не заорать: «Может, пора уже завести окошко для тех, кто хочет просто купить марки? Кто хочет что-нибудь отправить по почте? Здесь, между прочим, почта, нет?» Но, разумеется, это лишь слова, я легко могу с собой справиться, у меня и мысли нет поднимать шум в общественном месте, но такие у меня ощущения. Внешне я вообще человек сдержанный. Большинство моих знакомых не поверят, если я скажу им, что мне не хватает терпения. В мире ТВ у меня репутация человека мирного, невозмутимого, умеющего сохранять присутствие духа, когда все вокруг его теряют. Они также удивятся, узнав, что я переживаю из-за своего телосложения. Они думают, мне нравится, когда меня зовут Пузаном. Я намекнул пару раз, что не против, если меня станут называть по имени, но это как-то не привилось. Единственное, чем я в своей внешности умеренно доволен, это конечности — кисти рук и ступни. У меня довольно маленькие ноги, седьмой размер, ступни узкие, с высоким подъемом. Они очень хорошо смотрятся в итальянских туфлях, которые я покупаю чаще, чем следовало бы. Я всегда был легок на ногу, принимая во внимание тушу, которую моим ногам приходится нести: я хороший футболист и совсем неплохой танцор. По дому я передвигаюсь очень тихо, так что иногда моя жена подпрыгивает от неожиданности, обернувшись и увидев меня за спиной. Кисти у меня тоже довольно маленькие, но с длинными, изящными, как у пианиста, пальцами, правда, «играть» я умею только на клавиатуре компьютера.
Я отдал самоописание Александре, она взглянула на него и спросила:
— И это все?
Я ответил, что это самый длинный цельный кусок прозы, который я написал за многие годы. Она сказала:
— Здесь нет абзацев, почему так? — И я объяснил, что привык писать реплики, спичи, где не нужны абзацы, поэтому мое самоописание получилось в виде монолога. И добавил:
— Я могу писать так, словно с кем-то разговариваю. — (Это правда. Возьмите, например, этот дневник — я не собираюсь его кому-нибудь показывать, однако писать я могу, только адресуя его «вам». Понятия не имею, кто этот «вы». Просто воображаемый, сочувствующий слушатель.) Александра убрала мое самоописание в ящик стола, чтобы прочитать позже. На следующем сеансе она сказала, что оно интересное, но очень негативное.
— В основном вы описываете недостатки своего тела или мысли по этому поводу, и даже два положительных момента, упомянутые вами — ваши кисти и ступни, — вы принижаете замечаниями о том, что покупаете слишком много обуви и не умеете играть на пианино.
Александра считает, что я страдаю заниженной самооценкой. Возможно, она и права, хотя в газетах я читал, что сейчас это вообще распространенное явление. В настоящий момент в Британии наблюдается что-то вроде эпидемии заниженной самооценки, возможно как-то связанной со спадом. Но у меня другой случай. У меня спада нет. Я преуспеваю. Я состоятелен. Почти богат. «Соседей», которые идут уже пять лет, каждую неделю смотрят тринадцать миллионов человек, а еще есть американская версия, которая пользуется таким же успехом, есть версии и на других языках, которые идут по всему миру. Деньги от этих показов текут на мой банковский счет, как вода из крана. Так что же со мной происходит? Почему я неудовлетворен? Просто не понимаю.
Александра говорит — потому, что я перфекционист. Предъявляю к себе настолько высокие требования, что обречен на постоянное недовольство собой. Может, в этом и есть доля правды. Большинство людей в шоу-бизнесе перфекционисты. Они могут ставить дерьмо, играть дерьмо, писать дерьмо, но они будут стараться сделать его идеальнымдерьмом. В этом суть разницы между нами и остальным миром. Если вы приходите на почту купить марки, почтовый работник не ставит перед собой цели обслужить вас идеально. Возможно, расторопно, если вам посчастливится, но идеально — нет. Чего ему стараться? Какой смысл? Между первоклассной маркой и другой нет никакой разницы, да и число способов оторвать их от листа и сунуть вам через стойку очень ограничено. Изо дня в день, из года в год он делает одни и те же операции, находясь, как в ловушке, в колесе однообразного механического труда. Но каждая отдельная серия ситкома, какой бы банальной и стереотипной она ни была, всегда несет с собой что-то новое, и на это есть две причины. Первая — в отличие от марок, которые рано или поздно кому-то понадобятся, ситком никому не нужен, единственное оправдание его существования — способность доставить удовольствие, а этого не получится, если он будет таким же, как и на прошлой неделе. Вторая причина заключается в том, что все участники процесса осознают первую причину и понимают, что должны сделать сериал как можно лучше, иначе они лишатся работы. Вы удивитесь, узнав, сколько коллективных усилий и мыслей вкладывается в каждую строчку, каждый жест, каждый крупный план. На репетициях, непосредственно перед записью, все думают: как можно заострить это, улучшить то, добиться больше смеха здесь… Потом критики отхлестают вас за пару слабых фраз. Телевизионные критики — это единственный недостаток телевидения. Видите ли, пусть у меня и заниженная самооценка, но это не означает, что я не хочу, чтобы меня высоко оценивали другие. Вообще-то я впадаю в жуткую депрессию, если меня не оценивают по достоинству. Но я, так или иначе, впадаю в депрессию, потому что недооцениваю сам себя. Я хочу, чтобы все считали меня идеальным, а сам в это не верю. Почему? Просто не понимаю. ПНП.
Еще в самом начале моего лечения Александра велела мне взять лист бумаги и написать в один столбик все хорошее, что у меня есть в жизни, а в другой — все плохое. В колонке «Хорошее» я написал:
1.Профессионально состоялся.
2. Богат.
3. Здоров.
4. Стабильный брак.
5. Дети успешно начали взрослую жизнь.
6. Красивый дом.
7. Отличный автомобиль.
8. Отдыхаю сколько захочу.
В колонке «Плохое» у меня получился всего один пункт:
1. Большую часть времени чувствую себя несчастным.
Несколько недель спустя я добавил еще один пункт:
2. Болит колено.
Меня угнетает не столько сама боль, сколько то, что она ограничивает мои возможности двигаться. Спорт для меня всегда был основным способом поддерживать здоровье, но и не только. Это просто наслаждение — бить по мячу, вести его по полю… я почувствовал это еще ребенком, когда играл в лондонском переулке. А еще мне нравилось всех удивлять, ведь я играл лучше, чем от меня ожидали, — мое толстое, неуклюжее тело в игре с мячом становилось удивительно подвижным и даже грациозным. (Мяч необходим: без него я грациозен, как бегемот.) Общеизвестно, что спорт — это безобидный способ снять напряжение, сбросить лишний адреналин. Но лучше всего он помогает заснуть. Для меня ничто не сравнится с божественной, смертельной усталостью, которую испытываешь после напряженной партии в сквош, или восемнадцати лунок гольфа, или пяти сетов в теннис; с роскошью растянуться под простыней, когда ложишься в постель, зная, что вот сейчас без всякого усилия погрузишься в долгий, глубокий сон. Секс далеко не так эффективен. Он отключает вас на пару часов, не больше. Прошлой ночью мы с Салли занимались любовью (по ее инициативе, как у нас повелось в последнее время), и сразу же после этого, еще обнимая обнаженную жену, я мгновенно провалился в сон, словно меня огрели по голове мешком с песком. Но в 2.30 я проснулся, потому что замерз, и сна как не бывало, а Салли тихо дышала рядом со мной в своей огромной, не по размеру, футболке, которая заменяет ей ночнушку. И хотя я сходил в туалет и надел пижаму, снова заснуть не мог. Лежал, и в голове у меня крутились мысли… точнее, они все глубже и глубже спускались по спирали во тьму. Плохие мысли. Мрачные. Болело колено — думаю, его растревожил секс, — и я начал спрашивать себя, не первые ли это признаки рака кости и как я справлюсь с ампутацией ноги, если не справляюсь всего лишь с Патологией Неизвестного Происхождения.
Такие мысли приходят в середине ночи. Ненавижу эти непроизвольные бдения, когда Салли преспокойно спит рядом, а я лежу в темноте и думаю, не включить ли лампу и не почитать ли немного, а может, спуститься вниз и выпить чего-нибудь горячего или принять снотворное, заполучив таким образом несколько часов забытья, но разбитый следующий день, когда ты чувствуешь, будто у тебя из костей откачали весь костный мозг и заменили его свинцом. Александра советует мне читать, пока я снова не почувствую сонливость, но я не хочу включать лампу, чтобы не потревожить Салли, да и вообще. Александра говорит, что мне следует встать и читать в другой комнате, но я не могу заставить себя спуститься вниз, в тишину и отчуждение пустого дома. Поэтому я лежу, как прошлой ночью, надеясь отключиться, и ворочаюсь с боку на бок в надежде найти удобное положение. Какое-то время я лежал, прижавшись к Салли, но ей стало жарко, и она оттолкнула меня во сне. Тогда я попытался обнять себя, плотно скрестив руки на груди и обхватив ладонями плечи, как человек в смирительной рубашке. Вот что мне следовало бы надевать вместо пижамы, если хотите знать мое мнение.
Среда, 17 фев, 2.05 ночи.Сегодня вечером секса у нас не было, и я проснулся даже раньше — в 1.40. Ошалело уставился на красные цифры своего электронного будильника — словно на отблески адского пламени на полированной поверхности ночного столика. На этот раз я решил встать и, свесив ноги с кровати, нашарил тапки быстрее, чем успел передумать. Внизу натянул поверх пижамы спортивный костюм, приготовил чай и отнес его к себе в кабинет. И вот я здесь, сижу перед компьютером и набираю все это. Где же я был вчера? Ах да. Занимался спортом.
Роланд говорит, что мне не стоит заниматься спортом, пока окончательно не исчезнут симптомы — сами ли по себе или после новой операции, не важно. Мне разрешается работать на некоторых тренажерах в спортзале клуба, на тех, где нет нагрузки на колено, и можно плавать, только не брассом — по-видимому, лягушачьи движения вредны для коленного сустава. Но я никогда не любил заниматься на тренажерах — это имеет такое же отношение к настоящему спорту, как мастурбация к настоящему сексу, если уж на то пошло; что же до плавания, то как следует только брассом я и умею плавать — так получилось. Сквош по понятным причинам исключается. Гольф тоже, к сожалению: поворот правой ноги, который следует за ударом, для колена смертелен. Но я по-прежнему немного играю в теннис, надевая наколенник, который не дает колену сгибаться до конца. Правую ногу приходится приволакивать, так что, прыгая по корту, я похож на Джона Сильвера, но это лучше, чем ничего. В клубе есть крытый корт, но нынешние мягкие зимы позволяют и на открытом играть круглый год — одна из немногих выгод от глобального потепления.