Терновая крепость
Шрифт:
За дамбой тысячи птиц начинали свой день пространной, но тихой беседой, в которой различались надтреснутые голоса цапель, шиканье лысух и гиканье поганок; а на сухой ветке прибрежной ивы каркала серая ворона, зовя своего родича, но его дальний ответ трудно было расслышать.
Дюле теперь уже было знакомо и рассветное дыхание камышовых зарослей, и тяжелый запах болота, а острые листья осоки беспомощно лизали скользкие резиновые сапоги. Широкие голенища надежно защищали исцарапанные ноги, и наш Плотовщик нарочно наступал в лужи,
Услышав плеск воды, Матула оглянулся:
— Хороши сапоги?
— Очень, дядя Матула. Спасибо, что сказали дяде.
— Не стоит благодарности. Я сказал потому, что здесь они сгодятся. Ну, пойдем дальше. Леший возьми этот мешок, хорошо бы его поскорей скинуть.
Когда они поднялись на дамбу, за ней бушевал ураган птиц, но Матула даже не посмотрел в ту сторону и остановился совсем по другой причине.
— Видишь?
— А что это, дядя Матула?
— Мускусная крыса. Ондатра.
Переплывавший реку зверек с коротким и широким туловищем исчез в камышах на том берегу.
— Кусается?
— Если ее схватить. Тогда все крысы кусаются.
— Что она ест?
— Что попадется. Да все: жуков, раков, улиток, даже свеклу и кукурузу. Очень любит пшеницу. Если посеют на берегу пшеницу, опустошит все поле. Но шкурка у ондатры просто загляденье. Двуглазку прихватил?
— Ой, забыл, дядя Матула!
— А ведь я тебе говорил, верно? Значит, у тебя в одно ухо влетело, в другое вылетело.
Пристыженный Дюла молчал, предпочитая не признаваться, что на этом его ловил не только дядя Матула, но и Кендел. Кендел тоже замечал, что он не слушает и тут же следовало: «Продолжайте, Ладо».
Наш Плотовщик поежился и в душе выругал себя за рассеянность. Матула уже свернул от дамбы к чаще ракитовых кустов, и Дюле почудилось, будто ольховые деревья, караулящие шалаш, раскрывают объятия возвратившимся домой путникам.
Сам шалаш словно приветливо здоровался с ними. Его темное нутро, пропахшее камышом, казалось домом, а Серка — членом семьи, радостно встречающим прибывших.
— Отвяжи пса, пусть побегает. — Матула снял со спины рюкзак. — Он запомнит, кто спустил его с цепи.
Пес при приближении Дюлы слегка насторожился, но стоило мальчику отстегнуть цепь, как Серка завилял хвостом. Потом трижды обежал вокруг шалаша и улегся наконец у ног Матулы.
— Ну какой же ты шалый! — побранил Серку старик. — Когда ты ума наберешься?
Плотовщик почувствовал, что эти слова косвенно относятся и к нему.
— Дядя Матула, он ведь молодой.
— Это еще не значит, что в голове должен ветер гулять… Вогнала меня в пот Нанчи, так набила мешок. Ну да приволок, и кончено дело. Передохнем чуток, потом наведем тут порядок.
Старик сел, сел и Дюла. Серка лежал, растянувшись, возле закопченной печурки, и некоторое время слышался только далекий птичий гомон. Заря в небе сменилась синевой, роса — туманом, а мягкий свет — солнечным
— Как чудесно здесь, дядя Матула!
Старик молчал. Он закурил трубку и следил за легкой струйкой дыма.
— Хорошо тому, кто любит все это, — сказал он немного погодя. — Я обыкновенно тут живу, а когда зимой переберусь к дочке, то задыхаюсь в доме, даже от табака нет никакой радости, и к весне маюсь, как хворый пес. Потом выползаю сюда, поправляю шалаш, если он осел под снегом, и домой уже ни ногой.
Пока он говорил, Серка все ближе подбирался к нему, и наконец его голова оказалась возле руки хозяина. Посмотрев на собачонку, старик погладил ее.
— Не был бы ты, Серка, таким шалым, — сказал Матула, — я бы не стал тебя сажать на цепь, знал бы, что ты не бросишь шалаш без присмотра. Но нет тебе доверия. Да, двуглазка-то в рюкзаке, я взял ее, — обратился он к Дюле. — Погляди на старое дерево, может, еще сидит там большой орел.
Плотовщик достал бинокль, настроил по глазам, но на дереве никого не было.
— Ничего не вижу.
Но это было не совсем верно. Пока Дюла смотрел в бинокль, перед ним стояли слова Матулы: «Пока ты такой шалый, нет тебе доверия».
— Перво-наперво приготовим постель. — Матула выбил пепел из трубки. — Потом приберемся тут. Надо принести сена.
Он вынес из шалаша две длинные жерди.
— Есть поблизости стожок, летось он вымок, да дожди лили такие, что телега увязла бы. Половину притащим, и хватит с нас. Хорошая постель получится.
Стог стоял далеко, и Дюла по дороге запоминал кусты, некоторые деревья, вид местности. Постепенно у него вырабатывалась способность ориентироваться. Трава, еще мокрая от росы, доходила ему почти до пояса.
Матула сбросил верхушку стога и подсунул жерди под оставшееся сено.
— Силенок хватит?
— А как же! — встал между жердями Дюла.
— Иди не спеша, чтобы ношу не скинуть.
— Ой, дядя Матула, змея! И какая большая! — точно кузнечик, подпрыгнул Плотовщик.
— Не трогай ее. Рука провоняет. Чтоб ей треснуть, твоей змее!
Нужно мне очень ее трогать! — Дюле не хотелось сознаваться, что он не дотронулся бы до змеи ни за какие деньги, что при одном взгляде на нее озноб пробежал у него по спине.
— В шалаш они всегда забираются — то одна, то две. Не трогай их.
Плотовщик испуганно смотрел вслед уползающей змее.
— Поднимай.
Половину стожка они подняли без труда, но Дюлу уже не увлекала переноска сена даже с помощью жердей.
«В шалаше то одна, то две, — думал он. — Господи!»
— Когда я ступаю левой ногой, ты ступай правой, и сено перестанет колыхаться. Ведь если оно рассыплется, подбирать будет нелегко.
«Она еще ко мне в постель заползет, — сменил ногу мальчик по приказанию Матулы, но мысли его были заняты другим. — Когда я буду спать, обовьется вокруг шеи..» И тут он чуть не выронил из рук жердь.