Терновая крепость
Шрифт:
— Сейчас он ничего не клюет. Только сидит.
Орел действительно хранил величественное спокойствие, словно вокруг совершенно никого не было. Вороны и пустельги оглушительно кричали и хлопали крыльями, но огромная птица недвижно сидела, точно высеченная из камня, словно не замечая всей этой кутерьмы. Потом орел зевнул, раскрыв огромный, желтый, как воск, клюв. Шум моментально стих и возобновился лишь тогда, когда орел взмыл в воздух, распластав могучие крылья.
— Настоящий великан! — воскликнул Плотовщик, провожая орла взглядом. — Улетел…
— От одного крыла до другого — поболе двух метров, — отозвался Матула. — Сейчас он полетел к Драве; я еще не видел, чтобы он здесь охотился. Хотя, может, он и тут промышляет. Видишь ту чащобу?
Дюла положил на колени бинокль, так как орел растаял в голубой дали.
— Как бы мне хотелось посмотреть на орла вблизи!
— Ближе, чем сейчас, еще можно, а совсем вблизи не получится. Ни с воды, ни с суши не подберешься: на лодке туда не доплывешь, а пешком к тому старому дереву не подойдешь — увязнешь в топи. Эта птица хорошо знает, где она в безопасности… Ну, а сейчас взглянем-ка на наших раков.
Матула быстро извлек из воды свое «решетцо».
— Вот это да! — воскликнул мальчик, увидев, что в небольшом сачке копошилось много раков.
— Кидай их в корзину! — скомандовал Матула, держа перед Дюлой сачок.
— Я? — испугался Плотовщик. — Я?!
— Кто же еще? Я же держу сачок. Только не трогай их за клешни. Бери за спинку, у хвоста. Да не съедят они тебя, не бойся! Это мы их будем есть.
Руки у Дюлы дрожали, но он уже усвоил, что Матулу нужно слушаться. Первого рака он взял так, словно это был кусок раскаленного железа, и сразу бросил в корзину, едва рак пошевелил хвостом.
— Не бойся, это он играет.
«Черт бы побрал такие игры», — подумал перепуганный Плотовщик, однако чем дальше, тем все смелее и смелее брал он в руки и бросал в корзину, на подстилку из травы, представителей рачьего племени.
— Вот из-за них тут и нельзя удить рыбу! Ну да мы с ними разделаемся! — погрозил старик и вновь опустил свое приспособление в воду.
— А что, тут еще остались раки?
— Вот сам увидишь.
Через несколько минут был извлечен новый улов, правда, на одного рака меньше.
Когда наконец сачок был извлечен в последний раз, рядом с солидно потрепанной лягушкой лежал один-единственный рак, но зато он был намного крупнее всех остальных.
— Это ихний король! — пошутил Матула. — Ну, коли ловле конец, так и всем королям тоже. А что у нас за рыба в садке?
— Один лещ, зато крупный.
— Оставим его здесь до завтра. А завтра днем, если будет охота, и за него возьмемся. Ты завтракал?
— Поел сала.
— Правильно. А меня хорошо попотчевала Нанчи. Даже чаем с ромом угостила. Ром был хорош! Однако неплохо будет, если мы пораньше пообедаем. На обед приготовим раков и поедим то, что послала Нанчи.
Когда сачок снова вытащили, он был пуст.
— Что ж, пожалуй, можно идти. Наверно, тебе хочется прочесть письмо да и ружье посмотреть. На редкость хорошее ружьецо, это уже точно!
Серка затанцевал вокруг них; когда же Дюла со словами «Смотри, Серка» показал ему корзину с раками, тот сначала было весело затявкал, но, заглянув в корзину, отпрянул назад, заворчал, а потом принялся сердито лаять.
«Гав-гав, — словно говорил он. — Пакость какая!» — Кстати, письмо в кармане рюкзака, — проговорил Матула. Письмо было написано на вырванном из тетрадки листке крупным размашистым почерком дяди Иштвана. Он писал:
Поздравляю тебя, племянник, с сомом. Признаюсь, я не поверил бы, что ты обладаешь такими способностями. В прошлый раз у меня не было времени написать тебе письмо, делаю это сейчас.
Тетя Нанчи очень хотела бы, чтобы ты приехал на пару деньков к нам домой, но я говорю тебе: оставайся там столько, сколько захочешь. У тебя своя голова на плечах. Если до пятницы ты не вернешься, то в субботу в четыре часа утра будь у моста, на дороге, телега будет тебя ждать. Встретишь на станции Кряжа, и милости просим с приятелем к нам, потому что тетушка Нанчи проклянет вас, если вы не отведаете ее праздничного обеда. А потом можете отправляться на все четыре стороны! Привет!
Твой дядюшка Иштван.
Дюла улыбался, читая письмо, потом положил его на полку, рядом с письмом Кряжа.
— А где этот мост, дядя Герге?
Тут, ниже, на Зале. Не очень далеко. За полтора часа вполне можно добраться.
За полтора часа… — повторил Плотовщик, прикидывая, что же тогда, по мнению Матулы, «далеко». — Дядя Иштван пишет, чтобы мы были там к четырем часам.
Он и обо мне пишет?
Нет… Но как я один найду это место?
— Очень легко. Пойдешь по берегу, пока не доберешься до моста. Другого пути туда и нет, потому как с одной стороны — река, с другой — чащоба. Только по дамбе. В два часа выйдешь — и аккурат попадешь ко времени. А ну, замолчи, Серка, не то заработаешь по загривку! Не смотри на раков, коли они тебе не по нутру.
«В два часа выйдешь…» — соображал Плотовщик. — В два часа!.. И так вот просто: «попадешь ко времени». А если и луны не будет? — Он снова заглянул в письмо. Никакого сомнения — дядя Иштван ясно выражается и пишет: «…в четыре часа утра будь у моста». — Да, «будь у моста»! Ничего себе!»
— Но ведь будет еще темно, дядя Герге?
— Конечно, темно. Но в три уже светает… Вот дрова у нас на исходе. Может, принес бы?
Плотовщик извлек топор из-под обрешетины и отправился за дровами.
Ему не терпелось найти сухое дерево, чтобы излить в ударах топора по его сучьям свою злость и досаду. Он был сердит на весь белый свет и даже о Кряже совсем забыл. Словом, Лайош Дюла Ладо трусил, но ни за что не хотел признаться в этом даже себе. Это страшно выводило его из себя, так как он знал, что не будет просить старика провожать его. Нет, он доберется до моста самостоятельно, даже если на реке будут бесноваться черти и все звезды осыплются с небосвода!
Дюла высмотрел на иве толстую сухую ветку.
«В два часа выйдешь..» Фу, черт! — И топор со свистом врезался в Дерево. — «Аккурат попадешь ко времени…» — новый удар топора.
Щепки так и летели в разные стороны. Но тут его взгляд случайно остановился на небольшом дупле в стволе, и Дюла содрогнулся от ужаса.
Застывшим взглядом он следил, как из дупла выползала очень толстая змея, заскользившая вниз по стволу.
Мальчик потерял голову. Он издал какой-то нечленораздельный крик, не узнав даже собственного голоса, и, как безумный, принялся рубить, кромсать змею топором, вкладывая в каждый удар весь свой страх, все свое отвращение, и пришел в себя, только когда рептилия была разрублена на куски.