Terra Nipponica: Среда обитания и среда воображения

Мещеряков Александр Николаевич

Таким образом, сад Синсэнъэн использовался для самых разных целей. Поскольку он был расположен не в дворце (т. е. не в «запретном городе»), то мог служить и коммуникативной площадкой для укрепления связей государя с подданными и для осуществления тех видов деятельности, которые были связаны с убийством живых существ (охота и рыбная ловля) и могли бы вызвать во дворце неприятное во всех отношениях ритуальное загрязнение. Поскольку даже в самую ужасную засуху источник в саду никогда не пересыхал, время от времени его воду разрешалось использовать простолюдинам (как для питья, так и для орошения). Существовало поверье, что в случае такого разрешения проявленная властью милость угодит Небу и вскорости прольется дождь [208] .

208

Такинами Садако. Хэйан кэнто. Токио: Сюэйся, 1991. С. 161.

При

визитах императора в Синсэнъэн он часто распоряжался слагать стихи на китайском или японском языке. Это была вполне «практическая» мера, призванная поддержать (восстановить) баланс природных сил, вознести им хвалу, умилостивить. Сам император выступал главным зачинщиком такого дискурса. Во время пира, посвященного опадающим цветам (сакуры или сливы), император Сага сочиняет длинное стихотворение на китайском языке, помещенное в антологии «Рёунсю» (№ 3). В этом стихотворении он восхищается красотой и ароматом сакуры в полном цвету, констатирует, что избежать опадания цветов невозможно, но не стоит страшиться этого. Сакура зацвела утром и опадет вечером, но все присутствующие успевают получить удовлетворение от наблюдения за этим процессом. Этот процесс естествен, а потому следует радоваться ему. В ответном стихотворении его царедворец соглашается с государем и утверждает, что пир проводится в подходящее время – теперь на деревьях появятся листья.

Там же, в саду Синсэнъэн, могли провозглашаться указы. Так, император Хэйдзэй отдает там распоряжение о возобновлении праздника хризантем, временно упраздненного ввиду того, что ранее 9-я луна была объявлена месяцем поминовения матери императора Конин. В этот же день стали устраивать и состязания лучников [209] .

В отличие от более поздних средневековых садов, которые подверглись сильнейшему буддийскому влиянию и осмыслению, в древней Японии сад имел почти исключительно китайские натурфилософские коннотации. Показательно, что в саду Синсэнъэн проходят дискуссии вовсе не на буддийские темы. В качестве составной части ритуала почитания Конфуция там в присутствии императора обсуждают «Весны и осени» и книги, посвященные церемониальности в их конфуцианском понимании («Чжоу-ли», «Лицзи» и др.) [210] . Что до буддийских священников, которых приглашал к себе император, то их мероприятия проходили обычно в дворцовых помещениях, сад как бы «не принимал» их за своих.

209

Нихон коки, Дайдо, 2-9-9 (807 г.).

210

Нихон коки, Тэнтё, 8-8-10 (831 г.); Тэнтё, 9-8-10 (832 г.).

Тем не менее сад Синсэнъэн все-таки оказался связан и с буддизмом. Речь, правда, идет не о теологических дискуссиях, а о ритуальном воздействии на природу. В записи буддийской хроники XIV в. «Гэнко сякусё» за 824 г. (1-й год Тэнтё) сообщается: в разгар страшной засухи в саду было устроено своеобразное состязание по вызыванию дождя между монахами Кукаем из Восточного храма (Тодзи) и Сюбином из Западного храма (Сайдзи). Моления Кукая оказались более успешными, пролился дождь. Сад располагался рядом с Восточным храмом, и после описанного случая моления о вызывании дождя стали часто проводить в Синсэнъэн. Стихи, сочиненные в саду, воспевали идеальную и упорядоченную природу. Поэтому и выбор сада как места для проведения молений о приведении природы в такое состояние не может считаться случайностью. В 863 г. в саду Синсэнъэн был впервые проведен буддийский ритуал избавления от болезней (горёэ), который затем проводился там с завидной регулярностью.

Имеется достаточно много свидетельств (как письменных, так и археологических) о существовании в Нара и Хэйан частных садов в усадьбах. Эти сады были необходимым элементом среды частного обитания. Разумеется, они были намного меньше по размеру, чем сады императорские, но тем не менее обладали похожими функциями: оберегали хозяина, продлевали жизнь, очищали, структурировали социум. Известно, что в таких садах содержали журавля – птицу, на спине которой путешествуют бессмертные даосы. На пирах пили вино и слушали игру на кото, т. е. предавались занятиям, которые те особенно любили. В усадьбе принца Нагая (684–728) имелся пруд, на территории усадьбы обнаружены мокканы (деревянные таблички, которые использовали для нанесения надписей), из которых явствует, что в усадьбе содержали журавлей, изготавливали кото [211] .

211

Канэко Хироюки. Хэйдзёкё-но сэйсин сэйкацу. Токио: Кадокава, 1997. С. 178.

Состязание между Кукаем и Сюбином по вызыванию дождя

Жизненное пространство аристократа моделировалось таким образом, чтобы оно как можно больше походило на условия жизни отшельника-даоса, который пребывает среди гор и вод, делящихся с ним своей энергетикой. Кроме того, в саду произрастали растения, дарующие долголетие (в первую очередь это сосна и хризантема). Придворные, как правило, были слишком заняты служебными и личными делами, чтобы в действительности уходить в горы. Однако идеал жизни на природе (хотя бы и в старости) все равно присутствовал в их сознании. Хроники неоднократно сообщают о прошениях об отставках, в которых чиновники высказывают пожелания провести остаток дней среди «гор и потоков», однако в реальности это удавалось далеко не всем. Поэтому они создавали сады, которые представляли собой модель тех природных условий, которые удовлетворили бы самого взыскательного даоса.

В стихотворении, сочиненном во время осеннего пира в усадьбе принца Нагая по случаю возвращения на родину послов из Силла, сад принца прямо уподобляется обиталищу бессмертных даосов («Кайфусо», № 90).

На исходе осень – облака над государевым градом, Горы-воды в принца усадьбе провожают осени свет. Прозрачная роса на орхидее не пахнет, Алый свет окружил хризантему, аромат источает. Коротки нити вьюнка на ограде из камня, Сосна высока – над вратами раскинулась. Пришли – и сравнялись местами с драконом и фениксом, К чему же искать обитель великих отшельников?

Таким образом, искусственно воссозданные в саду принца природные условия настолько хороши, что автор отрицает необходимость переселения куда-нибудь еще. В самом деле: в саду принца есть и очищающая роса, и продлевающие жизнь хризантемы с сосной. Их употребление с помощью взгляда позволяет приблизиться к дракону и фениксу. Это почетно и само по себе, но, кроме того, эти создания служат надежной защитой от любых вредоносных влияний.

Как это нам известно из других культурных традиций, жилище воспринималось как элемент, конституирующий личность. Показательно, что в Японии такую роль может играть сад. Он является неотъемлемой частью человека и его отражением, он запечатлевает хозяина и разделяет его судьбу. В стихотворениях «Манъёсю» (№ 167–193), оплакивающих наследного принца Кусакабэ (Хинамиси, 662–689), едва ли не главным объектом, который ассоциируется с покойным, является дворец и пруд с устроенным в нем островом (т. е. основная часть сада, именно поэтому для обозначения сада столь часто использовалось слово «сима» – остров). Сам дворец при этом называется Сима-но Мия (Островной дворец), он был основан еще Сога Умако. В одном стихотворении говорится: «Когда посмотришь на Ваш остров (сад), не остановить потоки слез» (№ 178). Другое гласит: «Взглянешь на камни на Вашем острове – заросли травою, которой раньше не было» (№ 181).

В отличие от «настоящей» природы, которая обладает независимой от человека полноценной жизнью, предоставленный самому себе сад деградирует, зарастает травой, что является свидетельством деградации самого хозяина. Крайним случаем деградации является смерть. Проходя мимо дома скончавшегося хозяина, близкий ему человек отмечает, что сад одичал (признаком этого являются разросшиеся метелочки мисканта), и слагает такое стихотворение:

Ты посадил лишь Стебелек мисканта, А он теперь разросся - В чистом поле Стрекочут цикады. («Кокинсю», № 8S3)

Ранние письменные источники содержат лишь фрагментарные сведения об устройстве садов. Первое известное нам теоретическое осмысление садового искусства содержится в сочинении Татибана-но Тосицуна (1028–1094). Он принадлежал к высшей аристократии, был внуком Фудзивара Митинага и сыном влиятельнейшего политика Фудзивара Ёримити (992–1074), но его взяли в семью Татибана в качестве приемного сына. Тосицуна служил начальником отдела, занимавшегося строительством и ремонтом дворца (сюри-но дайбу). Свои соображения о разбивке садов Тосицуна изложил в середине XI в. В период Камакура трактат был известен как «Тайная книга садов» («Сэндзай хисё»). В XVII в. трактат назвали «Сакутэйки» («Записи об устройстве садов»). Под этим названием сочинение известно и сегодня. Оно дает нам достаточно полное представление не только об устройстве садов, но и об их «идеологии» [212] . В этом трактате нашли отражение и некоторые буддийские представления, но в своей основе его содержание определяется геомантическими идеями, восходящими к более раннему периоду и прочно вошедшими в традицию.

212

В своей работе мы пользовались следующим изданием: Сакутэйки. Кодай тюсэй гэйдзюцу рон. Токио: Иванами, 1973. Серия «Нихон сисо тайкэй». С. 223–247. Далее указания на страницы по этому изданию приводятся в круглых скобках.