Terra Nipponica: Среда обитания и среда воображения

Мещеряков Александр Николаевич

По этой причине «дикая» и «неприрученная» природа – в отличие от текстов хроник – не находит отражения в стихах. Это касается не только грозных природных и атмосферных явлений. Мы не встречаемся в японских стихах ни со страшными кабанами, ни с проказливыми лисами, ни с ядовитыми змеями, ни с насекомыми-кровососами. Насекомые представлены разновидностями стрекочущих («поющих») цикад и немыми бабочками, а не назойливыми комарами, прожорливой саранчой или грозными слепнями. Хроника может сообщать о настоящем нашествии слепней, от укусов которых пухнут и дохнут лошади и коровы [161] , но в стихотворный текст им вход запрещен. Согласно биологическим представлениям китайцев и японцев, в категорию «насекомое» попадали и лягушка, и змея, но если безвредная лягушка – частый объект поэтического изображения, то змей в японских стихах встретить невозможно.

161

Сёку нихон коки, Дзёва, 12-5-9 (845 г.).

В поэтических антологиях для возвеличивания правителя была избрана природа, находящаяся в благодатном и безвредном

для человека состоянии. Поэтам и в голову не могло прийти продекламировать нечто вроде: остановись, мгновенье, ты ужасно! Вместо этого они останавливали мгновение «прекрасное». Прекрасное чем? Прежде всего имелось в виду правильное чередование четырех времен года и сопутствующих им маркеров – растительных и животных (в основном это были певчие птицы). Чиновников-литераторов регулярно призывали во дворец на пир или же на поэтический турнир. Весьма часто указывается, что литераторов призывали числом 6–7 человек, что, видимо, должно было напоминать о китайских «семи мудрецах из сосновой рощи» (о том, что с числом «шесть-семь» человек имеет именно такие ассоциации, говорится в предисловии к стихам Фудзивара-но Умакаи в «Кайфусо»). На пиру им от имени императора объявляли тему (почти всегда это было то или иное природное явление, связанное с тем или иным временем года) для сочинительства. Так, император Дзюнна любовался цветением сакуры во дворце и одновременно велел сочинять стихи, посвященные сакуре. При этом он щедро угощал литераторов вином, так что они, как отмечает летописец, «ужасно напились» (в данном контексте это не осуждение бытового пьянства, а, скорее, указание на щедрость государя, который в конце поэтического мероприятия привычно жалует подарки своим «тепленьким» подданным). Спустя почти пару месяцев император велит сочинять стихи теперь уже про сосну и бамбук в летний сезон, который только что наступил [162] .

162

Нихон коки, Тэнтё, 8-2-16; 8-4-10 (831 г.).

Таким образом, чиновникам-литераторам приказывали сочинять стихи. Для выполнения этого повеления они были обязаны владеть поэтическим языком и каноном, которому обучали как в государственных чиновничьих школах (китайские стихи), так и в процессе домашнего образования (японские стихи). Сочиняя по приказу и в соответствии с каноном, чиновники демонстрировали лояльность – стихотворчество было одним из его проявлений. Чиновники были освобождены от «вульгарных» налогов, вместо этого они облагались налогом поэтическим, они подносили стихи императору, демонстрируя таким образом свою лояльность и получая за нее немедленное вознаграждение (как неизменно отмечают хроники, «в соответствии с рангом»). Так происходил обмен услугами, конвертация слова в материю (обычным подарком были именно ткань или изделия из нее). Все вместе это служило ублажению природных сил в лице Неба, синтоистских божеств, будд.

Организуя поэтические сборища, император следовал за идеальным (по-своему утопическим) природным ритмом, утверждал его. Показательно, что хроника при всей ее чуткости к погодным проявлениям никогда не отмечает, какая стояла погода в день поэтических упражнений – само сочинение стихов создавало нужную атмосферу, которую с некоторой натяжкой можно охарактеризовать как «искусственный климат». В этот день никогда не идет дождь или снег, не случаются ураганы и землетрясения. В более позднее время стихи, сочиненные в присутствии императора, получают название «харэ-но ута», т. е. «песни, сочиненные в ясную погоду». Таким образом, предполагалось, что сочинение в присутствии императора способно прояснить н(Н)ебо. Практическим результатом такого хода мыслей стала тенденция, направленная на проведение действ с участием императора в закрытых помещениях [163] . Это был адекватный и асимметричный ответ на капризы реальной природы. При таком подходе император автоматически превращался в подателя вёдра, защиту, «крышующую» ближайших подданных от дождя, урагана, ветра.

163

Heldt Gustav. The Pursuit of Harmony. Poetry and Power in Early Heian Japan. Ithaca; New York, 2008. P. 80–82.

Пики поэтических сборищ под эгидой императора приходились на весну и осень. Около 20-го дня первой луны полагалось слагать стихи, посвященные весне. Такое поэтическое собрание являлось одним из элементов многодневных обрядов, посвященных наступлению нового года, т. е. весны. В этот день государь приказывал сочинять на определенную тему. Так, император Ниммё повелевает слагать стихи на тему «ранневесенние цветы и луна», «наступление весны», «начало весны», «сто цветов и сакэ» (количество сакэ не указывается), «красная слива, расцветшая перед дворцом». Знаки весны буквально проявлялись (высыпались) на теле – во время весеннего пира государь повелевает его участникам украсить свои волосы ветками цветущей сливы [164] .

164

Сёку нихон коки, Дзёва, 1-1-20 (834 г.); 9-1-20 (842 г.); 11-1-17 (844 г.); 13-1-20 (846 г.); 15-1-21 (848 г.); 12-2-1 (845 г.).

Благодаря государеву пиру мы впервые встречаемся с упоминанием сакуры в качестве символа весны, цветы которой сделаются впоследствии «национальным цветком» Японии. Именно цветущую сакуру, росшую перед покоями императрицы, повелел воспевать весной 831 г. государь Дзюнна на устроенном им пиру [165] . Это повеление было частью процесса по признанию сакуры символом весны. До этого времени в качестве такого символа выступала слива – дерево китайского происхождения. Считается, что в правление Ниммё слива, росшая перед императорским дворцом Сисиндэн, засохла и вместо нее посадили сакуру. Вместе

с вечнозеленым деревом татибана (разновидность мандарина) они образовывали пару, выражавшую идею перемен и вечности [166] .

165

Нихон коки, Тэнтё, 8-2-15 (831 г.).

166

Heidt Gustav. The Pursuit of Harmony. Poetry and Power in Early Heian Japan. Ithaca; New York, 2008. P. 66.

Как и всюду в мире, весна воспринималась как благодатное время года, когда растения и все жизненные силы природы идут в рост. Поэтому искусный в танце старик, которому минуло 110 лет, станцевав перед императором в 10-й день первой луны, слагает такое стихотворение: «Хотя я и старик, но нечего печалиться в то время, когда цветут травы и деревья, поэтому танцую и я» [167] . Весна считалась временем года не только благодатным, но и умиротворенно-спокойным. В связи с этим император, находясь в павильоне на берегу пруда, повелевает 23 литераторам сочинять стихи именно такого содержания – «спокойный (умиротворенный) пруд в весеннюю пору». И это несмотря на то, что только что на его глазах придворные наловили «бесчисленное количество» рыб, которые, надо полагать, активно плескались, трепыхались и брызгались [168] . Но они вряд ли могли сбить поэтов с их умиротворенного толка.

167

Сёку нихон коки, Дзёва, 12-1-10 (845 г.).

168

Нихон коки, Тэнтё, 5–3 вставная-12 (828 г.).

Осень также отмечена многочисленными поэтическими действами. В 8-й луне во дворце проводился праздник (пир), посвященный цветам кустарника хаги (леспедеца двуцветная) [169] . Однако основным осенним мероприятием был праздник долголетия (тёё). Он проводился 9-го дня 9-й луны. Поскольку его основным атрибутом являются хризантемы (символ стойкости и долголетия), то впоследствии он стал известен как «праздник хризантем». Это действо, призванное прославить и обеспечить долголетие, во время которого волосы украшают хризантемами и пьют «хризантемовое сакэ» (в чарке плавали лепестки – росой с хризантем питались, как известно, даосские бессмертные мудрецы). Сочинение стихов в этот день было неотъемлемой (а может быть, и основной) частью обрядности. Показательно, что, когда император Ниммё занемог, хроника сообщает об «отмене» праздника. При этом придворные все равно выпили «хризантемовое сакэ» и получили после этого причитающиеся им подарки [170] . Однако стихов на заданную императором тему в этот день не слагали, т. е. статус «настоящего» обряда этот праздник получал только в случае сочинительства.

169

Сёку нихон коки, Дзёва, 1-8-12 (834 г.); 11-8-1 (844 г.).

170

Сёку нихон коки, Дзёва, 5-9-9 (838 г.).

Весьма часто день праздника долголетия приходился на сезон тайфунов, т. е. проливных дождей и ураганов, однако император приказывал придворным сочинять стихи о благодатной росе, прекрасных орхидеях, «осеннем ветерке» (акикадзэ), или же о летних цикадах [171] . Последнее сообщение выглядит особенно впечатляюще, поскольку в записях хроники ему предшествуют сведения об ужасных штормах, в которые угодило японское посольство, которое безуспешно пыталось добраться до Китая. А в 848 г. после достаточно разрушительного землетрясения в 8-й луне хлынули проливные дожди, вызвавшие катастрофическое наводнение – смывало мосты, сбивало с ног людей и животных. Вода на столичных улицах поднималась до уровня полтора метра, власти раздавали рис и соль тем людям, которые были отрезаны от источников продовольственного снабжения. Но это бедствие не повлияло на проведение «праздника хризантем», его направленность и атмосферу. На сей раз император приказал сочинять стихи про «дождь, который омыл белые хризантемы» [172] . Обычно в случае подобных бедствий проводили моления по синтоистскому и буддийскому образцу. Однако на сей раз хроника их не фиксирует. По всей вероятности, посчитали, что магии стихового действа с его направленностью на упорядочивание природной стихии окажется вполне достаточно.

171

Сёку нихон коки, Тэнтё, 10-9-9 (833 г.); Дзёва, 12-9-9 (845 г.); 1-9-9 (834 г.); 2-9-9 (835 г.); 3-9-9 (836 г.).

172

Сёку нихон коки, Касё, 1-8-28-1-9-9 (848 г.).

Огата Гэкко. Хаги

Если в день коллективного сочинения стихов нужного по сезону природного (канонического) явления по какой-то причине недоставало, император реализовывал свое жреческо-поэтическое право вызывать это явление. Государь Камму на пиру, проходившем в дворцовом саду, сочиняет стихотворение-приказ такого содержания: хоть тебе и положено сегодня куковать, кукушка, но ты молчишь; и все-таки подай голос, чтобы люди, собравшиеся на пир, могли услышать тебя [173] .

173

Нихон коки, Энряку, 15-4-5 (796 г.).