Территория пунктира
Шрифт:
Что за дьявол? Этого не могло быть. Не могло!
Но это было: Нерон, солдаты, мальчишка-кастрат. И даже больше — теперь я помнил все прошлые калибровки. Они всплыли в памяти как видения из того самого сиреневого тумана — непонятные, удивительные и страшные.
Я киллер. Каждый раз меня направляли в определённую точку времени, где я должен был убивать. И я убивал. Тупо, жёстко, без удовольствия и непонятно зачем и с какой целью. Всё происходило вопреки реальным событиям. Под воздействием чужого внушения я нарушал ход истории, точно так, как я нарушил его здесь, в этом времени. Разница лишь в том,
— Андроник, — надо мной склонилась Николет.
Мы лежали обнажённые, и я чувствовал, как её грудь слегка касается моей. От этого прикосновения по телу побежали мурашки, и боль от ран пошла на убыль.
— Да, родная?
— Ты весь мокрый.
— Кошмар приснился.
— Это Морфей наслал на тебя лживый сон. Будь осторожнее. Он может затянуть тебя в небытие.
— Ты сама мой сон. Мой лучший сон.
Она приподнялась, перекинула ногу через меня и села, как будто в седло. Бёдра её мягко скользнули вперёд, потом назад. Я выдохнул и закрыл глаза.
— Тебе хорошо со мной? — прошептала она.
— Да… очень…
— Почему же ты уходишь?
— Потому что…
Как ей удаётся одновременно любить и задавать вопросы? Я ни о чём другом думать не могу…
В барак заглянул Сократ.
— Господин Андроник, пора вставать. Я испёк свежих лепёшек. Если вы сейчас встанете, то успеете позавтракать.
Вот кого я бы убил с удовольствием. Как у него получается, всегда приходить не вовремя?
— Убирайся!
— Я понял, господин, ухожу. Но вы всё же поторопитесь.
Очень хотелось запустить в него чем-нибудь тяжёлым, но под рукой, как назло, ничего не оказалось. Ладно, сделаю это чуть позже…
Из барака я вышел раздражённый. Сократ благоразумно убрался подальше и на мой призывный жест не отреагировал. Подошли Ксенофонт и Хирософ.
— Мы готовы к выступлению.
Позади них гоплиты выстраивались в длинную колонну. Собирались налегке, дополнительных припасов не брали. Госпожа Ламмасу пообещала, что продовольствие и всё необходимое мы получим в Куту.
— Хирософ, ты остаёшься, — сказал я спартанцу.
— С чего вдруг?
— Кто-то должен охранять лагерь.
— Почему я?
— А кто? Никарх?
Хирософ покачал головой.
— Вот и старость пришла. Ни на что иное больше не гожусь.
Я хлопнул его по плечу.
— Годишься. Но здесь должен остаться тот, кому я доверяю. Возьми лучшую сотню спартанцев и половину гимнетов. Мы скоро вернёмся.
Скоро — понятие растяжимое, но задание от госпожи Ламмасу было не сложное, и я надеялся выполнить его за три-четыре дня, максимум за неделю. Я дал знак трубачу, тот надул щёки, выдул медный хрип, и колонна пришла в движение.
Возле выхода я оглянулся. На пороге барака стояла Николет. Тело её прикрывала шёлковая накидка, растрёпанные волосы обрамляли лицо как оклад икону. Я взмахнул рукой, Николет улыбнулась и прислонилась к косяку. Красавица. Я буду по ней скучать.
Сбоку подкрался Сократ. Именно подкрался, умеет он это делать.
— Господин…
— Оставайся с Николет. Головой за неё отвечаешь.
Некоторое
Дорога тянулась прямо, как будто прочерченная по линейке. В передовом дозоре шли гимнеты. Я приказал им рассеяться по полям и выглядывать всё, что может показаться странным. Сомневаюсь, что хабиру подошли к Вавилону близко. Наверняка они расположились где-то в окрестностях Куту, в одной из деревень и уже оттуда выбираются в набеги. В городе у них есть свои люди, которые сообщают, когда выходит очередной караван. Но осмотреться и быть внимательнее не мешает.
За время пребывания в армии, я обратил внимание, что греки ведут себя достаточно беспечно. Если на марше они ещё пользовались примитивными мерами предосторожности, высылая вперёд и на фланги разведку, то останавливаясь на ночь, забывали обо всём. Никакого укреплённого лагеря, как у римлян, лишь подвижные дозоры из тех же гимнетов или пельтастов. Мне это не нравилось, но переучить их не получалось. Ксенофонт посмеивался надо мной, а когда я злился, пытался объяснить, что, дескать, врага проще держать в напряжении короткими вылазками, да и вообще, только трусы прячутся за стенами — настоящие мужчины не боятся никого.
Я мог бы поведать ему массу историй, когда реально настоящих мужчин крошили в капусту только из-за того, что они не удосужились огородить себя хотя бы хлипким заборчиком, но все эти случаи относились к будущему, и боюсь, Ксенофонт мои рассказы не оценит.
До вечера мы прошли километров пятнадцать. Я никого не торопил, исходя из соображения, что уставший гоплит плохой воин. Строгих временных рамок госпожа Ламмасу нам не поставила, так что совсем не обязательно выжимать из себя все соки.
На ночь мы встали на берегу широкого канала. Мост через него был частично разобран, оставался только узкий дощатый настил, по которому мог пройти один человек. На берегу лежали сложенные в штабеля брёвна, стояли высокие козлы под распилку досок. Выглядело всё так, будто шёл ремонт. Я приказал Никарху перейти с гимнетами на другую сторону, а с рассветом, не дожидаясь, когда переправятся остальные, идти на Куту.
До темноты я ходил по берегу. Один раз прошёл по настилу до середины канала и стоял, слушая, как вода рассекается об опоры. Потом вернулся. Возле брёвен качнулась тень. Я насторожился, сделал шаг назад и на всякий случай взялся за рукоять фалькаты.
— Брось, — раздался насмешливый возглас Ксенофонта. — Я лучше тебя дерусь на мечах.
Он подошёл ближе.
— Ты встревожен, Андроник.
Это была констатация, а не вопрос.
— Мост разрушен.
— Я говорил с местным жителем. Вчера вечером поднялась вода и снесла его. Здесь такое бывает.
— И случилось это именно к нашему приходу.
— Всё в воле богов. Когда они ссорятся, страдают люди.
Возможно, он прав. Но внутренние разборки олимпийцев меня беспокоили мало. Я думал о хабиру. В колонне их было сотни полторы-две, не больше. Пусть к ним на помощь подошли ещё несколько групп, пусть их будет тысяча или даже две тысячи — против греческой фаланги они не устоят.