Террор и демократия в эпоху Сталина. Социальная динамика репрессий
Шрифт:
В январе 1938 года Центральный Комитет ВКП(б) попытался затормозить процесс исключений из партии. Политбюро и в особенности Сталин были обеспокоены саморазрушением партии. Но из ЦК шли противоречивые сигналы: критиковалось групповое исключение из партии, но в то же время не прекращались призывы к охоте на врагов. Признание того, что некоторые «честные» люди были незаслуженно обвинены, не означало прекращения репрессий. {517} , [70] Один кандидат в члены партии работник завода «Динамо» выразил общее настроение после январского пленума: «Много по нашей парторганизации разоблачено врагов народа и их пособников, но думать, что все они разоблачены — неверно, Еще есть жалкие остатки неразоблаченных людей». Активно участвуя в выпуске стенной газеты, он успешно разоблачал других. {518} Январский пленум 1938 года еще более усложнил положение в парторганизациях: члены партии, которых обвинили, а затем реабилитировали, жаждали справедливости и хотели отомстить тем, кто их обвинял. По существу ненависть оправданных стала еще одним, серьезным фактором нестабильности.
70
После пленума в 1938 году репрессии продолжались. Было арестовано более 638 тыс. человек, в 1937 году было арестовано 936 тыс., большинство — за контрреволюционные преступления // Там же. С. 496-497.
На заводе «Динамо» процесс разоблачений скрытых врагов привел к полному хаосу. Большая группа людей была исключена из партии и арестована. Третий директор завода Хориков, отмечая «полное обновление» руководящего состава, намекал на то, что почти ни один из прежних руководителей не остался на своей должности. Чувство обиды за прежние обвинения выплескивалось во время собраний, на которых обсуждали других. На общем партсобрании в январе 1938 года один член партии пожаловался, что, когда он пошел к партсекретарю Старичкову и сообщил ему об аресте брата, Старичков спросил его: «За что?» Тот ответил, что не знает. Старичков возразил: «Ты не мальчик, который не знает, за что, ясно, что он враг народа». В конечном итоге брат был оправдан, но человек все еще был полон чувства обиды на слова Старичкова. Он горько произнес: «Благодаря этому я много времени ходил в партком и даже попал в санаторий нервнобольных». Другие члены партии были в ярости из-за того, что их когда-то обвинили врагами. Член партии по фамилии Крук выступил с нападками на Старичкова за то, что тот направил заявление с обвинениями на него в райком партии. Другой член партии возразил: «Не выйдет, тов. Крук! Нельзя сказать, что ты чист. За Круком мы должны еще посмотреть. Его выступление было сведено к выгораживанию себя и сваливанию вины на других. А он, мол, безвинная овечка, попал под удар бывшего секретаря тов. Старичкова». Взбешенный Крук покинул собрание, которое превратилось во всеобщую свалку. Хромогин кричал, что он тоже был оклеветан, называл «крикунами» тех, кто пытались обвинить его, тогда как они и были фактическими врагами, которых потом арестовали. Люди называли друг друга «крикунами». Один член партии заявил, что заводская газета «занимается лишь клеветой на коммунистов». {519}
Спустя три месяца представитель Московского городского комитета ВКП(б) приехал на завод «Динамо», чтобы навести порядок. Он сделал выговор членам парткома за зацикливание на вредителях. «Нельзя все время бить только на это», — сказал он. Обвинения зашли слишком далеко. Даже Каганович — член Политбюро ВКП(б) и ближайший сторонник Сталина заметил, что «поступил сегодня на работу, а через двадцать четыре часа неси за нее ответственность». Он потребовал, чтобы партком направил свое внимание на проблемы завода. Но его указания были противоречивыми: в то же самое время он приказал парткому проверять всех, кто работал вместе с арестованными. Он разъяснял: «[Ваша] главная ошибка состоит в том, что партийный комитет наряду с тем, что он разоблачил врагов народа, восемнадцать врагов народа пропустил. Партийный комитет и те коммунисты, которые работали с этими врагами народа, должны были сказать, почему эти враги народа оказались неразоблаченными». Эта проверка заняла бы у парткома многие месяцы, в течение которых они должны были бы проверять окружение этих восемнадцати человек, в которое входили товарищи по работе, друзья и руководители. Почему партком не признал этих людей врагами? Совет, данный должностным лицом, был из области психологического абсурда: «Если каждый из вас вспомнит о них… Если проанализировать действия каждого из этих людей, то вы увидите, что были основания к взятию этих людей». {520}
Заключение
В 1937 году заводские коммунисты играли важную роль в реализации сталинской репрессивной политики. Под сильным нажимом сверху они искали скрытых врагов, исключали из партии и терроризировали своих товарищей; вместе с органами НКВД они вели охоту на врагов. Партийное руководство призывало рабочих и членов партии не только к «разоблачению» врагов, партийные массы и простые рабочие должны были обличать злоупотребления своих руководителей и партработников, воспринимать несчастные случаи и производственные трудности как фактор политической борьбы. Подчиненные были вынуждены обличать своих начальников. Организованные по указке сверху многолюдные собрания на предприятиях в феврале 1937 года запустили этот процесс. Такие собрания намеренно не имели заранее объявленной повестки дня и заканчивались потоком заявлений.
Партийная верхушка втянула в этот процесс рядовых членов партии, но вскоре потеряла над ним контроль. В течение года парткомы уничтожали сами себя. Невозможно знать, сколько людей было исключено из партии или арестовано на других предприятиях, но данные по заводу «Динамо» кажутся нам типичными. В апреле 1937 года на заводе «Динамо» из 6 тыс. 991 работников было членов партии — 561 человек и кандидатов — 178. Из партийцев 163 были рабочими. Спустя год в парторганизации было 532 коммуниста и 229 кандидатов. 64 коммуниста были исключены как враги, из них 44 человека было арестовано, и 11 человек восстановлено высшей партийной инстанцией. Кроме того, 18 членов партии было арестовано и затем исключено из партии. Таким образом, из 561 члена партии всего было арестовано 62 человека, или 11%. {521} Хотя данные статистики свидетельствуют о более значительных потерях, эти цифры дают нам представление о царившей в то время атмосфере. В 1937-1938 годах на заводе «Динамо» один за другим сменились три директора: двое были исключены из партии, один арестован. Стенограммы заседаний парткомов показывают, что коммунисты были заняты почти исключительно рассмотрением заявлений, обвинений, предъявлением встречных обвинений и исключением из партии. {522} , [71]
71
В 1937-1938 гг. партком заслушал боле пяти десяти дел, связанных с исключениями из партии, арестами и обвинениями.
Несмотря на то, что парторганизация постоянно проводила чистки, то, что происходило в 1937-1939 годах, было существенно другим по масштабу, цели, атмосфере и последствиям. Процесс «разоблачения» отличался от прежних чисток тем, что это не было обычным средством борьбы с правонарушениями, пьянством или пассивностью. Также он не был нацелен на коммунистов, выражавших несогласие с политикой партии. Это была охота на «замаскировавшихся» или скрытых врагов, которая велась в постоянно нагнетаемой атмосфере саморазрушения. Раньше исключение из партии не приводило к аресту, если не было совершено уголовное правонарушение. Начиная с 1937 года, аресты и исключения из партии стали неразрывными. Например, было арестовано 69% исключенных из партии на заводе «Динамо». Не всех членов ВКП(б) арестовывали сразу после исключения, некоторым из них удавалось подать апелляцию и восстановиться в партии. Но для большинства исключение из партии предваряло арест или являлось его следствием, сигналом к уничтожению семьи, друзей и товарищей по работе.
Кто подвергался наибольшему риску на заводах? Затронули ли репрессии верхушку пирамиды? Несомненно, больше всех рисковали управленцы и начальники. Распространенность «семейственности» и устройство на работу через личные связи — все это только увеличивало число арестов. Многие люди из высших кругов имели сложное политическое прошлое, уходившее в 1920-е годы, и пересекались в иерархической системе. Проверки руководителей обнаруживали их связи с рабочими и управленцами в других городах. Наиболее вероятно, что ответственность за несчастные случаи и производственные трудности несли хозяйственники, начальники цехов и инженеры, однако рабочие также не были ограждены от обвинений. Работница Шарова фабрики «Трехгорная мануфактура», являвшаяся членом партии, объясняла членам парткома, что ее муж, работавший стрелочником на железной дороге, был арестован после крушения поезда во время густого тумана. Сотрудники НКВД обыскали их квартиру и конфисковали его письма и книги. В парткоме спросили, какие это были книги. Шарова призналась: «Я не знаю. Я малограмотна». {523} Для этой эпохи была характерна стремительная восходящая мобильность, продвижение по служебной лестнице приводило к тому, что большинство управленцев имело родственников среди рабочих или крестьян. Даже если допустить, что непосредственной целью репрессий рабочие или колхозники не являлись, арест руководителя приводил к разрушению их семей. Кроме того, вполне вероятно, что у рабочего, так же как и у руководителя имелся арестованный родственник — крестьянин, в прошлом бывший «кулаком» или имевший связи с троцкистской рабочей группой в 1920-х годах. К 1938 году границы нападок стали совершенно неразличимыми. Каждый называл себя защитником «интересов рабочих» — советский эквивалент современного патриотизма. Собрания превратились в «войну каждого против всех». Никто не мог остаться незапятнанным — от директора завода до мастера цеха и токаря в калибровочном цеху. Набравший такую силу процесс поиска врагов вдохновлял «маленьких людей», которые выступали против своих руководителей, сделал явными разделение на «маленьких» и «больших», простой народ и начальников.
В 1938 году процесс «срывания масок» на предприятиях стал самоорганизующейся силой. Члены партии, немедленно не сообщавшие парторганизации о «сомнительных» фактах своей биографии, об арестах близких друзей и родственников или о своих подозрениях во «вражеской» деятельности, могли быть наказаны за сокрытие информации. Страх перед наказанием подталкивал многих членов партии писать заявления, после чего следовали проверки, после которых обнаруживалось еще большее количество врагов. Ответственные лица были вынуждены проверять эти заявления, независимо от того, насколько они были абсурдны и необоснованны. Отказ от проверок расценивался как «неразоблачение врагов», «преуменьшение вражеской деятельности» или нежелание «разоблачать врагов среди нас» — все это являлось основанием для исключения из партии или ареста. Многие здравомыслящие руководители, действующие из лучших побуждений таким образом лишались последней возможности защиты против сумасшествия: они предпочитали не обращать на это внимания. Партийное руководство, неспособное оставить без внимания даже самые нелепые жалобы, поддерживало ускорявшуюся динамику чисток, независимо от сигналов сверху или от арестов, производимых органами НКВД. Члены партии быстро научились защищаться от обвинений ответными нападками. Некоторые стремились скрыть какие-то сведения о себе, громогласно и агрессивно обвиняя других. Каждой парторганизации пришлось пережить этот болезненный процесс, в котором его члены с энтузиазмом нападали, мучили и, в конечном счете, уничтожали друг друга. Стратегии защиты, применявшиеся отдельными людьми, послужили лишь усилению и распространению террора в пределах конкретной группы лиц. В конечном счете, каждый был виновен в каком-либо прегрешении: запятнанная биография, родственник или друг, считавшийся «врагом», или неразоблачение товарища по работе, которого впоследствии признали «врагом». Почти религиозное требование абсолютной честности и расследования, следовавшие даже после самых невинных признаний, превратили всех в тайных «грешников». Процесс зашел в тупик, после того как превратил всех его участников в потенциальных «врагов».
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
История репрессий чисток в профсоюзах и на промышленных предприятиях свидетельствует, что политику террора нельзя трактовать лишь как ряд приказов Сталина и Ежова против беззащитного народа. Также его нельзя рассматривать и как стихийную вспышку недовольства рабочего класса против хозяйственников и должностных лиц. Напротив, события в профсоюзах и на заводах демонстрируют динамичную, усиливающуюся со временем взаимозависимость между политикой центрального руководства партии и действиями руководства предприятий и рабочих. Террор осуществлялся согласно приказам и распоряжениям, а приводили его в действие миллионы активных участников. И, что еще более важно, люди преследовали свои собственные интересы, что обусловило принятие ими языка террора: «разоблачать врагов», обвинять «вредителей» и обличать своих коллег, руководителей и товарищей по партии. Со временем террор стал самостоятельной силой, которая воздействовала как на людей, так и на организации. Определенные ритуалы вызвали реакцию самозащиты, которая проявлялась как «преданность», выдвижение упреждающих обвинений и ответных нападок. Руководство предприятий проводило чистки в своих подразделениях; члены партии и профсоюзов уничтожали друг друга. По мере того как процесс замедлялся и замирал, доходя до вершины иерархической структуры, он также сходил на нет в профкомах и парткомах. Змея, пожиравшая свой хвост, достигла крайней точки и проглотила собственную голову. Эта воображаемая точка, которую почти невозможно было визуализировать, по сути, была реальным моментом, когда «крикуны» или лица, выдвигавшие обвинения, сами становились обвиняемыми или были арестованы за то, что «кричали во всю глотку».