Террор на пороге
Шрифт:
Возвеличивая детей своих, родители тем самым отчасти возвеличивают самих себя. Но все же… Материнская любовь имеет право на восторженность, на чрезмерность. А в данном случае, уверена, преувеличений не было.
Муж иногда намекает, что хорошо бы моя восторженность распространилась и на него. Но то, что принадлежит детям, смеет принадлежать только им.
Нашу столовую украшают портреты… Украшают, поскольку это, как я всех настойчиво оповещаю, «работы моей дочери». На полотнах воспроизведены члены нашей семьи, кроме самой Кати. («Я своей сути не вижу!» — объяснила она.) Воспроизведены также ближайшие родственники и некоторые подруги дочери. Никто Кате не позировал — она рисует по памяти.
Сегодня завершен новый портрет… Если бы дочь не предупредила, что это Далия, я бы не догадалась. Кисть дочери подарила всем обустроившимся на наших стенах и те черты, коих в реальности нет, но которым не мешало бы быть. Катя тактично подсказывает, чего оригиналам, к сожалению, не достает.
— Взгляни на меня! — произнес как-то муж, вперившись в свое изображение. — Неужто я так хорош? Хотелось бы соответствовать!
То же самое могу сказать о себе.
Но Далию Катина кисть улучшила до неузнаваемости. Будто стесняющаяся себя самой и в чем-то главном обделенная Далия, к которой я привыкла, на полотне предстает мудрой и гордой, давно освоившейся со своим, незнакомым мне, очарованием. И это не выглядит самоуверенностью, а словно бы констатирует факт. Взор ее выражает благодарность судьбе.
— Ты просто давно уже с ней не встречалась, — пояснила мне дочь. — Такой ее сделал успех!
— Сконструированный тобою?
— Ее, и правда, буквально переродили те записки, те признания… Она поверила, что достойна любви. А если б была не достойна, я бы, клянусь, записки ей не переадресовала. Но, главное, во все это поверил и сам автор сумасшедших признаний. Убежденность Далии передалась и ему… Не скрою, до этого я сумела внушить безумцу свое восприятие любимой подруги. Словами я, мне чудится, убедительнее, чем красками, создала еще один притягательный портрет Далии — и бывшего своего поклонника притянула к подруге.
— Но прежде, чем притянуть, надо было его от себя оттолкнуть?
— Для меня это не было жертвой… Я избавилась от него с удовольствием.
— Как раз наибольшее удовольствие ты, знаю, получаешь, когда чем-либо жертвуешь.
— Опять ты ко мне пристрастна!
— А что я могу с собою поделать?
Дочь кинулась меня зацеловывать.
Выходит, остальные портреты, явно улучшая оригиналы, отражали надежды нашей домашней художницы, а портреты Далии отразили надежду осуществленную.
«Мамуля, я очень тебя люблю… Я о-очень тебя люблю!» — донес до меня автоответчик Катиным голосом.
«Опять где-то задерживается», — поняла я. И автоответчик подтвердил:
— Продолжаю обучать Далию модной хореографии. Хоть, по-моему, она, как говорится, уже превзошла учительницу. А в математике я, похоже, до учительницы-подруги не дотянусь. Извелась она со мной… Пусть же отдохнет в вихре танцев!
Преувеличивать чужие способности — это по-прежнему призвание дочери. Не заслоняет ли она, таким образом, собственные дарования? Когда я промолвила нечто похожее, Катя ответила:
— Если можно заслонить, значит, это не дарования.
Я отступила: осознала в последнее время, что характер корректировать бесполезно. Ибо характер человека, по мнению мудрецов, это его судьба. Да и вряд ли поступки моей дочери нуждаются в редактуре.
Кажется, я понемногу умнею.
«Мамуля, я очень тебя люблю… Я о-очень тебя люблю! Приду домой поздно, потому что вечером состоится танцевальный дебют Далии. Мы обе с ней отпляшем на дискотеке. Она возле «Дельфинариума» — и это замечательная примета: дельфины — друзья людей. А еще я слышала, что сегодня, первого июня, День защиты детей. Даже международный! «Защита» — нервное, тревожное слово. Но музыка и танцы на дискотеках весело защищают покой и душу. Так что повеселимся!»
— Все верно: дельфины — друзья людей. Как и собаки… — неожиданно откликнулся муж. — А люди-то станут когда-нибудь друзьями людей?
И мне вдруг захотелось, чтобы Далия танцами своими окончательно поставила на колени автора записок, пока еще не вполне ей предназначенных. И чтобы Катя, как она и вознамерилась, была счастлива счастьем своей подруги. Раньше я не испытывала подобных желаний.
О чем я тревожилась? Чего опасалась? Трудно поверить…
«Мамуля, я очень тебя люблю… Я о-очень тебя люблю!»
Припадаю к автоответчику. Слушаю… слушаю… Это все, что у меня в жизни осталось.
И завидую матери Далии… Она не пережила свою дочь.
От автора. Рассказ посвящается светлой памяти школьников, погубленных терактом у дискотеки возле «Дельфинариума» в Тель-Авиве, 1 июня 2001 года, в Международный день защиты детей.
«Чертово колесо»
Ежели каждого, кто в порыве отчаяния восклицает: «Я схожу с ума!», станут направлять ко мне, психиатру, я сам вскоре сойду с ума.
Пациентку по имени Светлана перепасовал мне невропатолог, которому она твердо пообещала рехнуться. Нервы невропатолога не выдержали бесконечного выслушивания одной и той же истории, которая и была причиной, «диагнозом» ее бедствия.
…Когда семью покидает муж, семьянином, по сути, и не являвшийся, жена не ощущает потери, ибо и терять было нечего. Но когда уходит тот, для кого быть супругом и отцом едва ли не главное предназначение, удар воспринимается, как разрушительное, многобальное землетрясение.
Коли у моей пациентки к мужу и бывали претензии, то лишь по поводу излишка его забот. Заботливость способна и утомлять…
Муж до такой степени игнорировал других женщин, что это вызывало у нее шутливые возражения:
— Как ты можешь то и дело сравнивать их со мной в мою пользу, если никогда не смотришь в их сторону? И, стало быть, их не видишь!
Тогда она умела шутить… А ему и не требовалось взирать для сравнений в чью-либо сторону, поскольку он был неколебимо уверен, что даже Софи Лорен и Лоллобриджида бледнеют рядом с его женой. Хоть рядом с его супругой им вроде бы находиться не приходилось.