Террор на пороге
Шрифт:
Конец девятнадцатого века — начало двадцатого… В Санкт-Петербурге живет семья еврейского раввина Самуила Фейнберга, перебравшаяся из Литвы: его сын (мой будущий дедушка) Борис с красавицей женой Дорой Соломоновной (в девичестве Левиной) — моей будущей бабушкой — и их восемь детей: четыре сына и четыре дочери. Работал глава семьи в Русско-французском банке. Отец мой — Евсей Борисович Фейнберг — был седьмым ребенком (родился 28 февраля 1905 года) у совсем еще молодой матери, расставшейся с земным существованием в страшных мучениях, которые обычно приносят онкологические заболевания. Еще не пожилым человеком ушел из жизни и мой дед. На могильном камне на еврейском кладбище написано: «Незабвенному мужу и отцу, Борису Семеновичу Фейнбергу, 51 году от роду. 13 марта 1910 года». Напротив могила его жены с немногословной надписью: «Дора Соломоновна Фейнберг, урожденная Левин». Совсем недавно узнала, что она умерла в 1920 году. Но об этом несколько позднее.
Продолжающиеся в России с начала XX века жестокие еврейские погромы, разбушевавшаяся стихия революции семнадцатого года заставили осиротевшую, но по-прежнему богатую семью Фейнбергов покинуть Петроград: сыновья Бориса и Доры переехали в Германию и поселились в Берлине, а дочери — кто-то в буржуазную Литву, в Каунас, а кто-то в Польшу. Всматриваясь в фотографии, которые, к счастью и удивлению, у меня сохранились, понимаю: то были красивые, незаурядные личности. Из разных источников узнала имена и, увы, очень немногое об их дальнейших судьбах. Забегая вперед, скажу: десятилетиями мучилась я мыслью: не настигла ли их там, в Германии, жуткая судьба европейского еврейства? Но, слава Господу, они, мои дяди, догадались покинуть Берлин в 1926 году, иммигрировав на этот раз во Францию. И пережили, уж неведомо как, немецкую оккупацию. Как сложилась судьба моих тетей — я так до сих пор и не знаю! Благодаря Интернету (более чем через полвека!) я разыскала свою двоюродную внучку Анну, которая не намного старше моей родной внучки Анисии-Ани. Совпали все имена наших родственников: моего дедушки — Борис, бабушки — Дора, папиных братьев — Александр, Семен и Григорий, сестер — Раиса, Ревекка, Фанни и Вера. А имена внучек странным образом оказались Аннами! Жива еще и моя кузина, названная в честь бабушки — Дорой.
Но вернусь к своему папе — Евсею. Судя по тому, что он за свою короткую, тридцатитрехлетнюю, жизнь успел свершить, да и по рассказам мамы, друзей, Евсей Фейнберг был необычайно способным, умным, деятельным, обаятельным человеком. К тому же идеалистом, романтиком, коими оказались в те годы многие молодые люди, увлеченные мнимо высокими идеалами всемирной революции. Уже в двадцать лет Евсей окончил политехнический институт по специальности инженера-строителя железнодорожных мостов во Фридберге (Германия). До войны, я помню, у мамы хранилась его дипломная работа, напечатанная, естественно, на немецком языке. А в конце стояла рукописная оценка: «зер гуд». В студенческие годы, находясь под романтическим влиянием революции в России, он вступил в 1924 году (13 сентября) в коммунистическую партию Германии. Богатая, глубоко религиозная еврейская семья наотрез отказалась от молодого парня, лишив его всякой материальной поддержки. Он бедствовал, почти голодал, зарабатывая гроши на подсобных и случайных работах. (Но ему же было всего 16 лет, когда он поступил в институт, переехал в другой город чужой страны!) И естественным решением для Евсея стало возвращение в «новую Россию» с целью помочь своими знаниями и талантом строительству социализма в первой на планете пролетарской стране. Видимо, он добрался туда морским путем в 1926 году, так как вскоре начал работать в Мурманске. А 7 июля 1927 года стал членом ВКП(б), оставаясь при этом до 16 сентября 1926 года в компартии Германии… Эти даты дали мне возможность судить о точном времени его переезда в СССР.
Теперь самое время рассказать о другой семье, жившей в то же время, что и семья Фейнбергов, в Петербурге, в трехэтажном особняке под номером 55 на Екатерингофском проспекте (впоследствии его переименовали в проспект Римского-Корсакова), — о семье моего прадеда Георгия Ивановича Елчанинова, потомственного дворянина, предки которого пришли из Польши служить великому князю Московскому Василию Темному (1415–1462).
В знаменитой многотомной Энциклопедии Брокгауза и Эфрона написано: «Елчаниновы — русский дворянский род», а затем перечисляются известные в свое время имена генералов, полковников, полковых воевод, писателей, иконописца и даже киевского губернатора Якова Васильевича Елчанинова (1780). Дворянство было служивое. Георгий Иванович Елчанинов был одно время инспектором юнкерских училищ Симбирской губернии. Пост инспектора гражданских училищ в те же годы и там же занимал Илья Николаевич Ульянов — отец Владимира Ленина. Не исключаю, что они были знакомы семьями…
Дед мой по маминой линии — Георгий Георгиевич Елчанинов — полковник артиллерии, кавалер Георгиевских крестов всех степеней, прошедший русско-японскую, русско-корейскую, Первую мировую войны, был, как написано в Военной энциклопедии, также и военным писателем-беллетристом (псевдоним: Егор Егоров). «Особую популярность в нашей армии Е. Егорову доставили два сборника его рассказов: «Военные рассказы» (СПб, 1910) и «Очерки военной жизни» (СПб, 1912)… Книги Е. Егорова, проникнутые «смехом сквозь слезы», вызвали одобрительные отзывы в общественной и военной прессе». К сожалению, опять забегая вперед, скажу, что ни этих, ни других книг своего деда, ни писем к нему А. П. Чехова, М. Горького и других почитаемых мастеров слова мне не довелось увидеть и прочитать, так как при его аресте в 1931 году все было отобрано и конфисковано. Но до этого страшного времени им прожита была довольно длинная, отданная верному служению стране и своей семье жизнь.
В 1900 году Георгий Елчанинов женился на прекрасной, нежнейшей Анисии Ивановне, моей будущей бабушке, а в то время девятнадцатилетней девушке, родившей ему впоследствии четверых детей. Младший — Юрочка — скончался в возрасте трех лет от скарлатины. Третьим ребенком и единственной дочерью была моя мама — Мария Георгиевна Елчанинова, родившаяся 1 января 1907 году в Санкт-Петербурге.
Когда российская армия, пережив кризис поражения в Первой мировой войне, и под напором надвигающейся революции стала разваливаться, четыре солдата из артиллерийского полка, которым командовал мой дед Георгий Елчанинов, пренебрегая «классовыми противоречиями», сопроводили своего любимого командира до города на Неве, уже переименованного в Петроград, где оставалась жена с детьми, дабы его не убили по дороге без суда и следствия лишь за офицерские погоны, которые он, однажды присягнув «на верность Отечеству», так и не снял со своего мундира. Полковника вместе с семьей отвезли к одному из этих солдат в деревню, чтобы они выжили. Да, пока они выжили… Но двух старших братьев деда, тоже артиллеристов и офицеров высоких чинов, постигла иная участь: первого просто пристрелили, а для другого — начальника Петербургской артиллерийской академии, заслуженного генерала и ученого — не нашлось даже пули: его вместе со многими жертвами тех лет загнали на плоты и… утопили в Неве.
Моя прабабушка Мария Андреевна, их несчастная мать, изгнанная из своего дома-особняка, не смогла пережить трагической гибели сыновей — сошла с ума. В отчаянии своем, перестав верить в человеческое начало рода людского, она «предпочла стать львицей», перестала говорить и ее надрывное рычание пугало мою одиннадцатилетнюю маму, которую отправляли с бабушкой «погулять».
Дед мой после окончания Гражданской войны, в которой не участвовал, вступил в Красную Армию и до своего ареста в новогоднюю ночь наступавшего тридцать первого года преподавал в той артиллерийской академии, главой которой был когда-то его брат. «Выпустили» его из тюрьмы умирать, тоже сошедшим с ума. Он не выдержал физических и нравственных пыток, выпавших в застенках на его долю. Это и произошло спустя два месяца — в середине августа того же 1931 года.
Мама моя — Мария Георгиевна Елчанинова — после окончания средней школы не могла продолжить образования, так как была «лишенкой», то есть не имела прав ни учиться, ни трудиться на мало-мальски престижном месте лишь потому, что происходила из дворянского рода. Окончив курсы машинописи, она уехала в Мурманск, где служили в армии два ее старших брата — Сергей и Владимир, — надеясь вдали от столичных городов все-таки заново начать свою жизнь.
И вот судьбы двух таких несхожих по происхождению, вероисповеданию, социальному положению, образованию людей пересеклись: мои будущие родители полюбили друг друга, как говорится, «с первого взгляда» и очень вскоре поженились (8 октября 1927 года)… без родительского благословения. Мамины подруги говорили мне, уже взрослой: «Перед твоим папой не могло устоять ни одно женское сердце!» Не устояли сердца и маминых родителей, хотя избранником их дочери стал еврей, коммунист…
Единственного человека, которого допускал к себе мой несчастный дед в недолгие месяцы своей жизни после застенков ОГПУ, был его зять и мой отец — Евсей Борисович Фейнберг!
Дедушку похоронили на «семейном месте» Елчаниновых в Александро-Невской Лавре: пока еще не снесены (что происходит на том высокопоставленном кладбище постоянно!) две могилы — в одной Георгий Иванович, мой прадед, скончавшийся еще в мирные времена, и Георгий Георгиевич (Егор Егоров), в другой — Мария Андреевна (моя прабабушка) и ее дочь Мария Георгиевна Елчаниновы. Моя мама повторила ее имя и отчество…
До нашего с мужем отъезда в Израиль я посещала эти святые для меня могилы всякий раз, когда приезжала в Ленинград. Сейчас за ними присматривают мои подруги…
Западное образование, знание иностранных языков, талант инженера-строителя и выдающиеся организаторские способности Евсея Фейнберга были замечены — и в конце двадцатых годов еще ценились, использовались: Народный комиссариат путей сообщения направляет моего папу в начале 1928 года на работу в Вязьму, а затем он получает назначение в Москву на должность начальника стройработ и начальника стройотдела Московской Белорусско-Балтийской железной дороги (1928–1933). И, кроме своих непосредственных профессиональных обязанностей, строит для железнодорожников несколько домов на улице Бутырский вал. Для него было естественным, само собой разумеющимся, что семья руководителя одной из главных магистралей страны, хоть и въехала в им же построенный дом, но заняла там лишь одну комнату в трехкомнатной квартире по адресу: Бутырский вал, дом 5/7, квартира 38. Нашими соседями стали еврейская семья Инны и Арона Шнейдера, тоже железнодорожника, приехавшего из буржуазной Литвы, и молодая женщина, оказавшаяся гэбистской «подсадкой» для наблюдения за повседневной жизнью ведущего инженера.