Террор на пороге
Шрифт:
Обороняя сына, моя тактичная мама не выбирала средств. И я не позволил себе промолчать:
— Ты к Нине не вполне справедлива…
Но остановить маму не удалось. Щеки ее молодо разрумянились, глаза дерзко воспламенились — она в таких случаях сама, на мой сыновний взгляд, становилась неотразимой.
— Нина коллекционирует отметки, а наш Лева, по вине… не зависящей от него прерывистости своей речи, отвечает на экзаменах менее уверенно. — «Прерывистостью» мама обозначила мое природное заикание. — Не умеет он «товар лицом показать». — Она взглянула на меня, как на самый дорогой из товаров.
— Нина сумела бы и без моей помощи… А обольстительность она для выгоды никогда не использует, — заикаясь явственней, чем обычно, возразил я.
Удивительная создалась с того дня ситуация: я защищал Нину от мамы, которая защищала меня от отца.
— Она — чистый, доверчивый человек, — согласилась мама. — Но и наивный… Верит, что сама создала себя такой, какой предстает перед нами. А ты, Левушка, вылепивший ее, зачем-то убеждаешь всех, что скульптором не являешься!
Готовясь к нашему с Ниной выпускному университетскому балу, мама сгребла в кучу все отцовские, мне адресованные, упреки, чтоб начать очередную, тщательно подготовленную контратаку.
— Ты коришь сына за то, что он из иностранных языков овладел только английским, в отличие от Нины, которая приобрела еще и французский. Но в какой степени Лева познал английский! Читает на нем не одни твои деловые бумаги и телеграммы… когда ты, не забывай, об этом его просишь. Но и Марка Твена с О’Генри! Догадываюсь, что они фирме не пригодятся, поскольку инвесторами твоими не числятся. Но духовные инвестиции нашего сына бесценны! И не обвиняй меня в возвышенном стиле: истина высокопарною быть не может.
— А Нина читает на французском Флобера… — втиснулся я.
Мама меня не расслышала, — она обращалась к папе:
— Ты ворчишь, что из-за открытости своей сын не сумеет вести по первой категории лукавые деловые переговоры. Но зато он по первой категории играет в шахматы, а не в домино, как твои партнеры. Да и от «лукавых переговорщиков», как ты убеждался, его моральная зоркость фирму способна оборонять.
Упоминания о моей порядочности и моральности папу настораживали и даже пугали. Но мама в перечислении моих положительных черт не унималась:
— Ты недоволен вечерними и полуночными общениями сына с книгами! Да, ухудшает зрение… Но улучшает душу! Ты забыл, что в клубе «Что? Где? Когда?» наш сын потрясает всех образованностью… Его избрали капитаном команды «интеллекгоносителей»! А носителями чего являются твои компаньоны?
Мой обновленный папа желал бы, наверное, чтоб я «по первой категории» играл не в шахматы и не в домино, а на бирже. И чтоб знал не «что, где, когда» происходило в незапамятные времена, а что подкарауливает рынок сегодня.
Мама меж тем добралась до выводов и обобщений:
— Ты предупреждаешь, что все подмеченные тобой недостатки сына будут мешать старту его деловой карьеры… Хочу напомнить, что в Андрее Дмитриевиче Сахарове поначалу не угадали выдающегося физика и гражданина, а Федора Ивановича Шаляпина поначалу не приняли в хор. — Светил мама продолжала поминать по именам-отчествам. Меня же предпочитала называть сыном. Хотя имя Лева присвоила мне в честь обожаемого Льва Николаевича Толстого.
— Прости, мамочка, но в сравнениях с Шаляпиным и Сахаровым ты, мне кажется, перехватила, — вынужден был, страдальчески заикаясь, вмешаться я.
— Что действительно грозит твоему старту, так это нелепая недооценка себя самого! — в пылу отпарировала мама. — Все вокруг бурно себя переоценивают — и ты на их фоне…
Унижающий меня фон беспокоил, выводил из терпения мою терпеливую маму.
А у «нового русского» папы вырабатывались все новые незнакомые нам с мамой привычки… Он не вникал в спорившие с ним аргументы и точки зрения. Не возражал, но и не соглашался. Давал понять, что по всем спорным проблемам имеет свое неколебимое мнение — и не намеревается его пересматривать.
Когда я напомнил, что мы с Ниной еще в пятом классе договорились пожениться сразу после университета, отец хмуро произнес:
— Сначала обеспечьте моих внуков наследством, а уж апосля…
«Апосля» тоже отсутствовало в прежнем папином лексиконе. Кроме того, получалось, что в противовес мне, который не должен был рассчитывать на родительское наследство, внукам отцовским ждать от меня непредсказуемого наследства предстояло… задолго до появления их на свет. Отец желал отложить наше с Ниной бракосочетание на столь же непредсказуемый срок.
«Не дай вам Бог жить в эпоху перемен!..» Но если эпоха не зависящих от нас перемен жестко и бесцеремонно вламывается в личную жизнь, тогда трижды «не дай Бог!»
«А мы с Ниной своеволиям тех перемен не поддадимся!»
Обнадеженный такой самоуверенной мыслью, я — вместе с родителями и Ниной — отправился на выпускной бал. У моего не по горло, а по макушку загруженного отца на это время нашлось. Я как-то незаметно для самого себя стал называть папу отцом… Это звучало сдержаннее и строже.
До того как эпоха перемен вторглась в наш дом, отец обращал мое внимание на трудолюбие и собранность Нины, исходя из тех же воспитательных целей. Мне это не помогло: она получила особый диплом, а я официально ничего особого, кроме Нины, не получил. Мама утешалась воспоминаниями о Сахарове и Шаляпине, а я был счастлив за Нину — и в утешениях не нуждался.
Однако на выпускной бал мы явились, когда «переменные» времена, издавна пугавшие Восток, начали попугивать и меня. В частности, не понравился мне в тот вечер отцовский, уже не воспитательный, а злорадно насмешливый тон. Подобным тоном он разговаривал со своими соперниками по бизнесу, в поражении коих не сомневался. Но я-то его соперником не был…