Террористы (Наёёмные убийцы)
Шрифт:
Rebecka Lind
Одна подруга дала ей конверт для авиапочты, и, заклеив его, Ребекка большими буквами написала свой адрес с обратной стороны. На всякий случай пошла на другой день на почту, чтобы наклеили правильную марку.
После чего ей оставалось только ждать дальше.
Ребекке не нравилось жить в городе. Сколько она себя помнила, ее всегда тянуло в деревню. Хотелось вести здоровый и простой образ жизни на природе и чтобы кругом было много детей и животных. У нее было такое чувство, словно она родилась не тогда и не там, где надо. Иногда ей казалось нелепым, что, в то время как прежде в деревне жили бедные труженики, теперь деревня скоро будет доступной только для богатеев. Старые фермы после коренной перестройки превращаются в дачи для состоятельных людей. Рыбачьи домики и бедные хуторские хибары становятся очаровательными живописными приютами, где проводят выходные дни замученные стрессом предприниматели, политики, врачи и адвокаты. Многие из красивейших уголков девственной природы преображаются в площадки для гольфа, с роскошными клубными зданиями для фешенебельных завсегдатаев. Аэродромы и атомные электростанции занимают районы, которые по-настоящему надо было сделать заповедниками. Обширные участки хорошей пахотной земли уступают место автомагистралям.
Когда Ребекка ходила по городу, погруженная в такие мысли, на нее подчас нападало желание стать посреди мостовой, остановить движение и кричать об этом во весь голос, чтобы окружающие поняли, как все по-дурацки развивается. Дыша выхлопными газами, прижимая к себе мягкое теплое тельце Камиллы, она иной раз с глубоким отчаянием думала о том, в каком мире предстоит расти ее ребенку.
В распоряжении Ребекки оставался клочок земли около домика на садовом участке, где она одно время жила. Участок находился в парке Эриксдальслюнден, не очень далеко от ее нового жилья. Каждое утро она занималась своим маленьким огородом, на котором разводила овощи, полезные для Камиллы. Ребекка неплохо разбиралась в здоровой природной пище, и ее радовало, что она может сама выращивать большую часть того, что необходимо ей и ребенку.
В хорошую погоду она часто сидела в парке. Камилла ползала по траве, а Ребекка думала о Джиме и о том, куда бы еще обратиться, чтобы узнать, что с ним.
Конец лета, скоро явится жилец каморки, которую она временно занимает, придется опять переезжать. Куда — неизвестно. Ребекка надеялась, что ее приютит кто-нибудь из друзей.
За два дня до очередного вынужденного переезда пришло ответное письмо от родителей Джима.
Его мать сообщала, что они недавно переселились в другой штат, далеко от прежнего местожительства. Вместо условного наказания, о котором говорили Джиму, он получил четыре года тюрьмы за дезертирство. Посещать его нет никакой возможности, очень уж далеко находится тюрьма, но они переписываются. Вероятно, тюремное начальство проверяет письма, поэтому Ребекка ничего не получила от него. Пусть попробует еще написать, хотя нет никакой уверенности, что письмо дойдет до него. Родители ничем не могут помочь ни ему, ни ей, ни ребенку, так как отец Джима тяжело болен, лежит в дорогостоящей больнице.
Ребекка несколько раз внимательно перечитала письмо, но по-настоящему до ее сознания дошли только слова: «четыре года тюрьмы».
Камилла спала на ее матрасе на полу. Ребекка легла рядом, прижала дочурку к себе и заплакала.
Лишь под утро, когда начало светать, ей удалось уснуть.
Вскоре Камилла разбудила ее. Открыв глаза, Ребекка вдруг сообразила, к кому обратиться за помощью.
XII
Контора Гедобальда Роксена была такой же неопрятной, как он сам. Правда, она находилась почти в центре, на Давид-Багаресгатан, зато владелец дома раскошеливался разве только на то, чтобы сменить перегоревшую лампочку в подъезде. С тех пор как построили дом, а это было давно.
У Роксена не было ни секретаря, ни приемной, только одна комната с невероятно грязным окном и с кухонькой, где он иногда варил себе кофе. Если имелись в наличии кофе и пластмассовые стаканчики.
Кое-кто говорил, будто он чаще заглядывает в рюмку, чем в уголовный кодекс, однако эти люди ошибались. Рокотун спиртного не принимал, его нельзя было уговорить выпить даже кружку пива.
В тесном кабинете обитали две кошки и стояла клетка с несколько блеклой и лысоватой старой канарейкой. Б'oльшую часть площади занимал письменный стол, несомненно очень старинный и к тому же такой огромный, что многие дивились, какие это гениальные грузчики ухитрились некогда внести его через дверь. Сам Рокотун, вероятно в шутку, уверял, что стол сколотили прямо на месте, когда лет семьдесят назад или около того строился дом. Так сказать, еще одна версия запертой комнаты.
Сидя за столом, Роксен читал коммунистическую газету; его сигара лежала в заваленной окурками пепельнице, а неожиданно живые разноцветные глаза адвоката с любопытством посматривали поверх газетного листа на очередного клиента.
Стол был загроможден внушительными кипами деловых папок.
Адвокат, очевидно, привык, что у него не бывает больше одного клиента за раз, потому что для посетителей стояло лишь одно кресло, основательно продавленное, главным образом папками, бумагами и старыми газетами, которые лежали вровень с подлокотниками.
Он и в суде часто читал газету, к немалому возмущению многих, на радость себе, а иногда и на благо клиентам, ведь столь самоуверенное поведение адвоката лучше иных доводов говорило в пользу невиновности обвиняемого. К тому же доказывать виновность надлежит обвинителям, а они, за редким исключением, сбивались и теряли самообладание, столкнувшись с необычными методами Рокотуна. Бульдозер Ульссон принадлежал к числу редких исключений.
Через минуту-другую взгляд его прояснился, и он произнес:
— А-а, Роберта…
— Ребекка, — сказала девушка.
— Ну, конечно, Ребекка.
Роксен отложил газету и посадил на стол кошку.
Некоторые товарищи по профессии добивались его исключения из коллегии защитников, ссылаясь, в частности, на то, что кабинет Роксена — не служебное помещение адвоката, а зверинец. Сии собратья принадлежали к наиболее щеголеватым и преуспевающим, во всяком случае в денежном смысле, ибо чаще всего они проигрывали дела или же добивались полюбовных соглашений, на чем зарабатывали только сами, тогда как Рокотун иногда выигрывал такие процессы, которые любой другой шведский адвокат с самого начала назвал бы безнадежными.
То, что дело Ребекки Линд досталось Рокотуну, было ее счастьем, по крайней мере до сих пор.
— Ну, — сказал он, поглаживая кошку от носа до кончика хвоста. — дело мы выиграли. Любитель контрабандных галстуков не обжаловал решение. В апелляционном суде заседают юридические чурбаны, которые толкуют законы буквально и своеобразно. Было бы очень трудно убедить их, в чем заключается истина. Иногда я вообще сомневаюсь, что это слово входит в их лексикон. — Он заметил ее вопросительный взгляд и поспешил объяснить: — То есть, в словарный запас. Слова — понимаешь?
Рокотун закурил сигару, сделал глубокую затяжку и выдохнул огромное кольцо дыма. Повторил процедуру и поместил второе кольцо под прямым углом к первому, получилось нечто вроде гироскопа или колец Сатурна.
С этим замечательным номером он мог бы выступать в цирке. Жаль только, что дурацкие запреты не позволяли ему демонстрировать свое искусство в суде. Он давно мечтал посадить дымовой нимб на макушку председателя суда.
У девушки был подавленный вид, и Роксен поинтересовался:
— Как поживает твой мальчуган?