Тетя Жанна
Шрифт:
Она услышит шаги. Мужские? Женские? Глупый вопрос. Шаги служанки, которая с ней не знакома; если та хорошо вымуштрованна, то спросит: «Как о вас доложить? «
И вот она здесь. На другой стороне моста она очутилась словно с разбегу, на одном дыхании. Стук молотка отозвался за пределами дома; на глухой стене складов виднелись черные буквы: Робер Мартино, оптовая торговля вином. Раньше было другое имя, имя их отца: Луи. Как и когда-то, прямо на тротуаре стояли пустые бочки, а на стене висело напоминание:
«Развешивать объявления запрещается».
Внутри чей-то голос прокричал:
— Алиса, стучат!
— Слышу, но я не могу спуститься!
Послышались мелкие стремительные шаги, звук открываемой щеколды.
Дверь отворила одетая во все черное, в шляпе и перчатках тонкая женщина с молитвенником в руке.
— Вы уходите? — машинально спросила Жанна.
— Нет. Я вернулась от мессы. А в чем дело?
Она казалась взволнованной, возбужденной, может быть, обеспокоенной и даже не дала себе труда взглянуть посетительнице в лицо.
— Вы мадам Мартино, жена Робера?
— Да.
— Мне кажется, я вас сразу узнала. Мы вместе учились в монастырской школе, хотя вы моложе меня.
Ее собеседница, погруженная в свои мысли, казалось, не слушала.
— Я Жанна Лоэ.
— А!
У нее был вид человека, размышляющего, куда бы пристроить обременительный груз, не знающего, где бы его поставить.
— Входите! Боюсь, что дом вам покажется не совсем в порядке. Прислуга без предупреждения ушла от нас вчера. Сегодня утром должна была прийти новая, но я никого не вижу. Робер не знаю где. Уже пять минут я его повсюду ищу.
Она захлопнула дверь и позвала:
— Робер! Робер! Это твоя сестра Жанна!
И, словно думая о чем-то другом, добавила:
— Ваш муж приехал с вами?
— Он умер пятнадцать лет назад.
— А! Жюльен тоже умер, вы знаете?
— Мне вчера рассказали.
— Вы приехали вчера?
— Да, вчера вечером, слишком поздно, чтобы вас беспокоить.
Ее невестка не стала возражать. Она стянула перчатки, сняла шляпу и прошла в комнаты; Жанна не узнала их, настолько все оказалось переделанным, да и мебель стояла другая. Комнаты потеряли не только привычный внешний вид, но и свой запах.
— Не представляю, куда подевался Робер. Я оставила его, чтобы только сходить к мессе, и поручила принять новую прислугу, если она явится.
Нужно было действовать быстро, и я позвонила в агентство по найму в Пуатье; они обещали мне послать кого-нибудь первым же утренним поездом.
Прислуга уже давно должна быть здесь. Робер! Робер!.. Извините за столь неудачный прием… У нас дома все в каком-то странном состоянии, и я не знаю, удастся ли мне когда-нибудь выбраться из него…
Кто-то, какая-то молодая женщина, тоже одетая в черное, наклонилась через перила лестницы.
— Кто там? — спросила она, не видя Жанны.
— Сестра Робера. Твоя тетя Жанна, которая жила в Южной Америке.
Действительно в Южной Америке, Жанна? Я не знаю подробностей. Это было так давно… Скажи-ка, Алиса, ты не видела Робера? Я заходила в контору, там его нет…
— Контора все там же, в глубине двора? — спросила Жанна.
— Да. Почему бы и нет? Алиса, ты не слышала, чтобы он уходил?
— Он точно не ушел. Я бы услышала, как хлопнула дверь. Кажется, я видела, как он пошел наверх. Да! Опять начинается…
Из одной комнаты второго этажа раздались пронзительные крики младенца, и лицо Луизы судорожно передернулось, словно от приступа невралгии.
— Не обижайтесь на меня, Жанна. Вы, должно быть, принимаете меня за сумасшедшую. Ну, разумеется! Я же вижу! Иногда я сама себя спрашиваю, не спятили ли мы все немного. Но как, скажите, мне тут выкручиваться — в одиночку, в этом огромном доме? Прислуга уходит одна за другой. Последняя даже не соизволила сообщить о своем уходе. Вчера после завтрака, когда ни посуда не была вымыта, ни со стола не убрано, я увидела, что на месте ее нет, а из комнаты исчезли ее вещи. Младенец орет, будто нарочно. Тем не менее его мать сейчас захочет уйти погулять, потому что, дескать, ей еще рано запирать себя в четырех стенах, и спихнет ребенка мне на руки. Где сейчас моя дочь, я не знаю, Анри же вчера вечером уехал на машине. Если только Робер…
Казалось, сейчас она разразится рыданиями, рухнет на первый попавшийся стул, но она — маленькая, напряженная — уже снова направилась в нутро огромного дома, крича:
— Робер! Робер!
Ее невестка открыла дверь и язвительно бросила:
— Вы полагаете, я смогу уложить малыша спать, когда вы так кричите?
— Вы слышите, Жанна? Это я, оказывается, кричу! Всегда я! Я вам не предложила что-нибудь выпить или съесть. Все-таки странно, что Робер не откликается. Он не ушел из дому: он никогда не уходит с непокрытой головой, а я видела его шляпу у входа. Его нет ни в конторе, ни на винных складах. Впрочем, ему там и нечего делать в воскресенье. Поднимайтесь, Жанна. Пойдемте со мной. Вы можете привести себя в порядок в моей ванной…
Даже лестничные ступени были заменены и больше не скрипели. Двери, когда-то темные и покрытые лаком, теперь были выкрашены в белый цвет.
Стены были светлыми. Все стало светлым. Мрака не осталось нигде. Луиза бросила на незастланную постель свою шляпу, которую так и держала в руке, и подобрала с ковра валявшуюся мужскую пижаму.
— Мне стыдно, но я ничего не могу сделать. Бывают моменты, вот как сегодня, когда все объединяется против меня, и длится это иногда неделями, а то и месяцами. Если бы я только знала, где Робер…
Она направилась к лестнице на третий этаж, где когда-то находились детские и ход на чердак, служивший залом для игр. Послышались стремительные шаги, звуки открываемых дверей и голос, кричащий в каждую комнату:
— Робер!
Луиза хлопала дверью, чтобы чуть дальше начать снова:
— Робер!
Она дошла до чердака, толкнула створку двери, пронзительно крикнула:
— Робер!
И почти сразу же:
— Жанна!.. Алиса!.. Кто-нибудь!.. Живо!
Луиза — вся почерневшая, — скрючившись, с опущенными плечами стояла у белой стены, засунув в рот чуть не весь кулак. Свет, как и раньше, струился из наклонного окна, проделанного в крыше; висящий металлический прут позволял приподнимать раму.