Тетя Жанна
Шрифт:
Служащие похоронного бюро все сделали как надо.
Желтый мягкий свет пробивался в комнату сквозь опущенные шторы, а воздух уже приобрел неподвижность, свойственную погребальным помещениям.
Белая повязка на голове Робера придерживала челюсть, с лица его исчез оскал ужаса, появившийся при удушении петлей. Его переодели в слегка накрахмаленную белую рубашку, и эта сверкающая белизна бросалась в глаза вместе с восковой белизной плоти и незажженных свечей.
Жанна не боялась мертвецов. Она придвинула стул к изголовью брата и села, словно желая с ним поболтать, сложив руки на животе и слегка наклонив голову; губы ее иногда шевелились, будто она действительно обращалась к нему с какими-то словами.
Бедный толстый мальчик! Он стал даже толще, чем она предполагала. В школе соученики звали его Резиновым Шаром, и казалось, что он смеется над этим прозвищем вместе со всеми, но на самом деле оно очень задевало его, и Жанна видела, как он, бывало, плакал украдкой. В те времена у него была розовая, почти вызывающе розовая кожа, наивные глаза и чистое здоровое тело.
Он был любимчиком, которого не принимали всерьез.
У них было еще два брата, Морис и Гастон, и обоих убили с интервалом в несколько дней в первый же месяц войны 1914 года.
Робер, учившийся тогда в коллеже, страстно желал пойти на военную службу и был в глубине души смертельно обижен — намного больше, чем можно было предполагать, — когда два года спустя призывная комиссия освободила его.
— Они даже не смогли мне объяснить почему, — негодовал Робер, тогда как отец только пожимал плечами.
Да, бедный толстый мальчик! Он трепетал и запинался, разговаривая с отцом; он был застенчив с девочками. Может быть, потому, что отец беспробудно пьянствовал, Робер до двадцати лет не выпил ни глотка алкоголя и первую сигарету, чтобы не отличаться от других, выкурил лишь в университете, где провел два года.
Жанна спрашивала себя, как он встретился с Луизой и, главное, как это он влюбился в нее, как он сумел ей об этом сказать. Жанна в то время уже уехала из дома и почти не общалась со своей семьей; она знала лишь, что они поженились, потом — что у них родился первый ребенок, Жюльен, тот самый, который нашел свою смерть в автокатастрофе.
Вокруг нее в огромном доме было пусто и тихо. Где-то за закрытой дверью Луиза, вероятно, спала тяжелым сном.
Жанне пришлось подняться, потому что малыш заворочался в своей кроватке.
— Привет, голубчик! Уверена, что ты хоть немножко постараешься быть миленьким с твоей старой теткой Жанной!
Казалось, Боб все понимал. Он серьезно смотрел на Жанну, не выказывая никакою страха и не особенно удивляясь, видя ее у своего изголовья. Он позволил ей взять себя на руки, потом, пока Жанна меняла ему пеленки, осмотрелся вокруг и, словно успокоившись, снова посмотрел на нее — нахмурив брови, прежде чем улыбнуться.
— Дома все спокойно, видишь? Сейчас тетя Жанна даст тебе поесть и уложит в кровать.
Выйдя из этой комнаты и заходя в другие, где шторы не были опущены, Жанна видела тяжелое пепельно-серое небо, улицу, с царившими на ней обманчивыми сумерками; светлые одежды прохожих и белые дома приобрели меловой, мертвенно-бледный цвет.
В четыре часа на почерневших тучах, нависших, казалось, прямо над вокзалом, появились вспышки молний, но раскатов грома слышно не было и дождь тоже пока не шел; воздух оставался неподвижным, липким.
— Нужно, однако, чтобы тетя Жанна нашла время сбегать в гостиницу за своим чемоданом.
Она чуть было не пошла через мост с ребенком на руках, но неясное чувство помешало ей покинуть дом; не имея возможности переодеться, она осталась в прилипающей к телу одежде и причинявших ей боль туфлях, которые она скидывала, когда садилась.
В половине пятого раздался телефонный звонок. Жанна заколебалась, брать ли ей трубку, она не понимала, почему ее невестка сама не отвечает из своей комнаты. Звонок не утихал, из-за шума Боб начал ворочаться.
Тогда она взяла его на руки, пошла в столовую и сняла трубку.
— Алло! Это ты, Алиса? Это Анри. Отец дома?
Жанна хотела было объяснить, кто у телефона, но он не давал ей такой возможности. Он задавал вопросы, едва переводя дух, а к его голосу примешивались странные звуки, напоминающие шум работающих механизмов.
— В каком он настроении? Мама с ним? Мне это очень важно знать. Где он? Что он делает? Что он сказал, когда не нашел своей машины?
— Алиса ушла, — наконец смогла она вставить.
Повисла тишина, и стало ясно, что парень на другом конце провода растерялся.
— Кто у аппарата? — спросил он подозрительно.
— Тетя Жанна, сестра твоего отца.
— Та, которая жила в Южной Америке? Вы у нас дома? Я хочу поговорить с отцом.
— Сейчас это невозможно.
— Мне нужно с ним поговорить именно сейчас. Это необычайно важно. Он вышел?
— Нет.
— Тогда что? Почему вы не хотите его позвать?
Его голос становился нетерпеливым, агрессивным.
— Потому что он не может тебя выслушать.
— Он заболел? Из-за того, что я уехал на машине?
— Нет.
Минута колебаний.
— Мама что-нибудь выкинула?
— Твой папа умер, Анри.
Снова повисла тишина, на этот раз более продолжительная и впечатляющая, потом тусклый голос парнишки произнес кому-то, находящемуся рядом:
«Мой отец умер».
— Алло! Ты слушаешь меня?
— Да. А где мама?
— Мама лежит.
Он проворчал сквозь зубы:
— Понимаю.
— Где ты сейчас?
Ей показалось, что он плачет, причем, может быть, не так от огорчения, как оттого, что оказался сбитым с толку, от ощущения, что все вокруг него рушится.