Тетя Жанна
Шрифт:
— Нет. Я приехала потому, что…
Но невестка не слушала ее, отдавшись только своим мыслям, и Жанне не удалось закончить фразу.
— Никто тебе не писал?
— Нет.
— И твой брат никогда не жаловался на меня?
— Я не получала от него известий более двадцати лет. Он не знал даже, где я жила!
Забавно, что голос Луизы менялся в зависимости от грозы. При сильных раскатах грома и ярких молниях она говорила смиренно, умоляюще, жалобно, но как только некоторое затишье возвращало ей надежду, что все скоро закончится,
— Признайся, ты ведь знала, что твой отец умер?
— Я случайно прочитала объявление во французской газете.
— Это в Южной-то Америке?
Жанна почувствовала не очень ловко расставленную ловушку.
— Нет. В Каире.
— Значит, верно, что ты жила в Каире?
— Ну и что?
— Ничего.
Она, кажется, говорила сегодня утром, что кто-то встречал Жанну? Луиза знала об этом больше, чем хотела показать.
— Это было объявление нотариуса?
Там Жанна читала лишь случайно попадавшие к ней французские газеты; происходило это редко, поэтому прочитывала она их от корки до корки. В один прекрасный день ее взгляд остановился на колонке частных объявлений:
«Месье Бижуа, нотариус в Пон-Сен-Жан, разыскивает по поводу крупного наследства Жанну-Марию-Гортензию Мартино, рожденную в Пон-Сен-Жане 5 июня 1894 года. Просьба срочно ответить письмом или поставить в известность представителей консульства».
— Почему ты не подавала признаков жизни?
После минутного колебания она устало прошептала:
— Сама не знаю.
— Ты поняла, что речь шла о твоем отце?
— Да. Никакого другого наследства не существовало. Но было уже слишком поздно, чтобы я могла успеть приехать на похороны. Со дня его смерти прошло два месяца.
— Ты не нуждалась в деньгах?
— Зачем говорить об этом?
— Извини меня за то, что я наговорила сегодня утром. Я знала, что это не так, что ты приехала сюда не из-за этого.
— Спасибо. Два куска сахара?
— Один. И без молока.
— Хочешь, я сделаю тебе бутерброд? Есть холодное жаркое.
— Я не голодна. Жанна, это опять начинается!
И, поскольку Жанна направилась к двери, чтобы послушать, не плачет ли ребенок, она сказала:
— Побудь со мной. Не надо бросать меня одну. Я очень тебя огорчила?
— Нет.
— А что доктор Бернар сказал обо мне?
— Он не говорил о тебе.
— Он не настаивал на том, чтобы увидеться со мной?
— Он посоветовал мне тебя не беспокоить.
— А Алиса?
Она гнула свою линию. Вспышки молний, раскаты грома заставляли ее иногда терять мысль, но потом она упорно к ней возвращалась и методично начинала снова.
— Что тебе рассказала Алиса?
— Что она слишком нервная, чтобы иметь детей, и что сын ее не любит.
— А обо мне? Я уверена, что она говорила обо мне.
Жанна очень хорошо знала, что ее беспокоит, что она хотела бы узнать!
Но как ей объяснить, что Жанна сама все поняла и была этим почти не удивлена, что она сама накануне вечером — сначала на вокзале в Пуатье, потом снова, в плохо освещенном обеденном зале, где она слушала болтовню Дезире…
Ее невестка вдруг с убежденностью произнесла:
— Я дурная женщина, Жанна.
В этих словах Луизы чувствовалась даже некоторая искренность.
— Да нет же! Никто не бывает ни абсолютно плохим, ни абсолютно хорошим.
— Я хотела бы быть абсолютно хорошей. Всю мою жизнь я пыталась стать хорошей. Никто в это не верит и никогда не верил. Все меня ненавидят.
Даже Робер уже много лет назад перестал на меня смотреть прежними глазами, и я чувствовала, что он перестал и надеяться. Между нами словно существовала стена, или, точнее, стекло. Когда мне случалось плакать — неважно, по какой причине — или я падала духом, его отец по привычке пожимал плечами и говорил мне холодным тоном, указывая на дверь: «Иди капризничай в свою комнату!» Он полагал, что я делаю так нарочно, ломаю комедию, хотя я никогда в жизни комедию не ломала.
Новый раскат грома заставил ее вцепиться в руки Жанны, и Луиза, задыхаясь, сказала умоляющим тоном:
— Не нужно уезжать, Жанна! Не презирай меня и не думай, что во мне все только плохое. Когда я пришла в этот дом, я была совсем юной, чистой, полной благих намерений. Я хотела, чтобы каждый был счастлив. Я была убеждена, что способна всех сделать счастливыми. Знаешь, как твой отец меня сразу же прозвал? Серой Мышкой! Ты ведь помнишь, как он говорил — словно каждое его слово имело огромный смысл. Даже Баба, прислуга, которая у них тогда была, презирала меня, и если я хотела сделать что-нибудь, она забирала у меня из рук то, что я держала: «Оставь это!»
Как будто я была ни на что не способна! Как будто я не у себя дома, а где-нибудь в пансионе… Послушай, Жанна! Ну вот, опять приближается.
Гроза кружит над городом. Старый Бернар утверждал, что ее река притягивает… О чем я говорила? Не помню, на чем я остановилась. Мне кажется, я тебе наскучила…
— Пей свой кофе.
— Да… Он слишком горячий… Даже мои дети… Ты увидишь, как они держат себя со мной… Что же до Алисы, так она одержима одной идеей, одним желанием — как можно скорее покинуть этот дом. Она готова и ребенка бросить, если будет нужно. Не знаю, вернется ли она после похорон…
Ты веришь, что она вернется?
— Убеждена в этом.
— А я нет. Через шесть недель после рождения ее сына я как-то вечером застала Алису врасплох…
Вспышка молнии была столь яркой, что осветила весь дом; на этот раз они обе подумали, что гроза действительно прямо над ними. Луиза грохнулась на колени, вцепившись обеими руками в платье своей невестки:
— Мы сейчас все погибнем, ты же видишь…
Жанна продолжала стоять, и ей ничего не оставалось, кроме как рассеянно погладить Луизу по волосам.