The Intel: как Роберт Нойс, Гордон Мур и Энди Гроув создали самую влиятельную компанию в мире
Шрифт:
Из-за изменений обстоятельств в семье – вкупе с тем, что мальчик теперь стал подростком – снова пришлось менять школу. Несмотря на трудности, с которыми столкнулась его семья, молодой парень, которому уже было пятнадцать лет, начал получать свое. Он не только учился лучше всех, но и его индивидуальность (и великое стремление) начинала проявлять себя. Вскоре его новый учитель литературы сказал на родительском собрании: «Однажды мы будем сидеть в приемной господина Грофа, ожидая, что он нас примет».
Любимым преподавателем Андраша был господин Воленски, чьи уроки физики сильно отразились на дальнейшей жизни мальчика. На встрече преподавателей с родителями Воленски однажды сказал Марии и Дьердю (и всем, кто слышал): «Жизнь – большое озеро. Все мальчики ныряют в него на одном конце и начинают плыть. Не все они доплывут до противоположной стороны. Но один из них, я уверен, справится с этим. И это будет Гроф».
Слова эти запали в голову Энди на всю оставшуюся жизнь, он вспоминал их в самые трудные моменты своей карьеры. И когда настало время писать мемуары, он не только выбрал слова учителя для названия книги, но и закончил ее следующими словами:
«Как и говорил мой преподаватель, господин Воленски, я смог перебраться на противоположную сторону через озеро – не без труда, не без преград и с большим количеством поддержки от окружающих.
Я все еще плыву». [207]
Не потребовалось много времени, чтобы все в школе узнали об Андраше. Он, казалось, оставлял след на каждом уроке, на котором присутствовал. «После того как моя предположительная карьера журналиста потерпела фиаско, – писал он позднее, – я заинтересовался новым направлением, которое бы не было столь подвержено субъективной оценке». Он направил свой интерес в химию. К третьему году обучения в школе им. Мадача Андраш был настолько хорош в предмете и ему так доверяли на факультете, что доверили провести демонстрацию по созданию нитроглицерина в классе, состоящем из тридцати девочек второго года обучения.
207
Там же, 290.
В семнадцать лет (он был на год старше своих одноклассников) это был важный момент для Андраша, парня, который хорошел с каждым днем, – и он проявил себя в полной мере. «Бац! – писал он в мемуарах, мысленно снова наслаждаясь тем моментом. – Класс завизжал и захлопал, а я был на вершине мира!». [208] Энди Гроув, стремящийся к эффектной публикации, вышел в свет.
Еще большего он добился на уроках по английскому языку. Он, может, и поставил крест на карьере журналиста, но это не давало ему повода прекращать писать. Когда настало время сдавать учителю свой небольшой рассказ, который он назвал «Отчаяние», Андраш решил не подписываться.
208
Там же, 156.
То, что последовало за этим, было мечтой каждого писателя: его учитель по литературе раздал копии «Отчаяния» всему классу и попросил всех прочесть. Затем, в оживленной дискуссии, практически весь класс согласился, что рассказ был написан талантливым писателем, – и все начали рассуждать, кто бы мог написать его. Сам учитель сказал: «Кем бы ни был автор, я уверен, что мы не в последний раз сталкиваемся с ним».
Андраш наблюдал и ждал. У него от природы была склонность к драматизму и умение выбрать нужный момент – хоть мало кто это увидит до совещаний по организации сбыта в компании Intel в 1980-х годах. Так что он дождался, когда напряжение достигло пика… даже того, как класс решил, что это был другой одноклассник, который, понятное дело, бурно отрицал свое авторство. Вот тогда Энди встал и объявил, что рассказ написал он.
«Поднялся шум. Урок закончился тем, что все, взволнованные, подходили и хлопали по плечу, поздравляя меня, и качали головами в неверии… Мой учитель, господин Телгеди, пожал мне руку и вновь повторил, что рассказ был отличным… Это был самый волнующий момент в моей жизни». [209]
Всего за три года Андраш Гроф превратился из толстого еврейского ребенка (из подозрительной семьи) в стройного, привлекательного и самого уважаемого юношу в школе. Гроув вспоминает: «Однажды дома я подошел к зеркалу без рубашки. К своему восхищению, я заметил, что у меня были мышцы! Я наконец-то потерял остатки лишнего веса». Было ощущение, будто он сделал шаг из-под тучи и теперь, сияя, стоял в ярких лучах признания. И невозможно было придумать лучшего времени для этого.
209
Там же, 45.
В марте 1953 года Сталин умер. В своих мемуарах Энди Гроув размышлял по этому поводу, возможно, лучше, чем кто-либо еще:
«Фигура Сталина в моей голове была связана с представлениями о Советском Союзе. Изображения мужчины в форме, с усами, с доброжелательным лицом висели повсюду – в офисах, школах, на праздниках, на углах зданий, – они, казалось, занимали большую часть моей жизни. Хоть к этому времени я и стал скептически относиться ко всему связанному с Советским Союзом и со Сталиным, его смерть и исчезновение картин с его добрым лицом вызывали во мне смешанные чувства.
Я одновременно был рад и испытывал грусть. Было это все очень странно». [210]
Пока потенциальные последователи Сталина смотрели, кто до конца стоял на плацу на Красной площади, бывшие спутники СССР – особенно Венгрия – воспользовались моментом и начали вводить реформы, ослабляя хватку приспешников Сталина.
Все становилось еще лучше. В июне главы коммунистической партии Венгрии были вызваны в Москву. Спустя несколько дней премьер-министр Ракоши ушел в отставку. Более того, за последующий год около 750 000 политических заключенных были освобождены из венгерских лагерей по общей амнистии. Среди них был и дядя Андраша, Шани, которого освободили весной 1954 года. Семья была восстановлена. Но даже та слабая вера в правительство или его благожелательность, которая была, исчезла вовсе.
210
Там же, 170–171.
Тем временем Андраш, звезда в школе, готовился к поступлению в Будапештский университет, где собирался изучать прикладные науки. Но между ним и его целью стояли два больших препятствия.
Первым были устные выпускные экзамены – с этим он справился легко. Вторым препятствием, более серьезным, было то, что Андраш имел официальный статус «изгой класса» – из-за записей в личных делах дяди и отца. Такое определение автоматически накладывало вето на поступление практически в любой вуз страны.
Андраш обратился к единственной системе, которая, по его мнению, должна была сработать: нелегальная, подполье. Старый знакомый имел связи внутри правительства, и… обходными путями официальный статус Андраша был тихо изменен на «другое». С этим изменением вторая преграда была преодолена, Андраша приняли в университет. А он получил первый урок по использованию в своих интересах государственной бюрократии.
Андраш поступил в университет осенью 1955 года. Любой студент периода холодной войны знал, что надвигалось. Тем не менее годы жизни в Будапеште, учебы в университете для Андраша были одними из самых счастливых. Он быстро втянулся и получал высшие оценки, хотя университетские педагоги меньше шли навстречу его трудностям со слухом. Он был счастлив уже потому, что «…мне больше не приходилось стыдиться того, что я хорошо учился. В университете мы все были для того, чтобы учиться, и все мы стремились делать это как можно лучше».