The Intel: как Роберт Нойс, Гордон Мур и Энди Гроув создали самую влиятельную компанию в мире
Шрифт:
Как часто показывает история, поведение оккупантов отличается от поведения победителей – даже если это те же солдаты и разница всего в несколько дней. Сейчас ожидалось, что те советские солдаты, которые занимались грабежом и изнасилованием пару недель до этого, будут уважительно относиться и к материальным ценностям, и к местным женщинам, особенно когда они разделяли одно жилье. Андрей был одним из дураков, что не приспосабливались к новым приказам достаточно быстро. Знала ли Мария это, или ей сказала об этом одна из других женщин, но на следующее утро она взяла сына, вместе они пошли в местный пункт военной полиции и написали заявление.
Военная полиция явно искала примеры и козлов отпущения в связи с новыми приказами, потому что, вместо того чтобы отправить Марию домой (возможно, с избиением или хуже), они встретили ее с сыном в квартире, где их ожидала группа солдат и полицейских. Там полиция быстро организовала шеренгу, в которую вошли Хайе и Андрей. Из воспоминаний Энди: «Мама повернулась лицом к солдатам, одному за другим смотрела в глаза и мотала головой – «нет». Я затаил дыхание, когда очередь дошла до Андрея. Сам Андрей был ярко-красным, и казалось, что он не дышит. После короткой паузы мама снова мотнула головой. Я потянул ее за руку. Она, в ответ, ее сжала и сказала «Тихо!» суровым тоном, который запрещал любой звук». [197]
197
Tedlow, Andy Grove, 27.
Той ночью Мария объяснила сыну, что она сделала. До того как пойти в квартиру с полицией, сержант Хайе сказал ей, что она сможет отомстить, лишь указав на Андрея, которого моментально без суда и следствия вывели бы на улицу и расстреляли. Но он также предупредил, что, если она так сделает, друзья Андрея среди солдат могут отомстить, убив Марию, Андраша и всех остальных жильцов. «Поэтому она решила не указывать на него», – писал Гроув.
К середине января немцы и «Скрещенные Стрелы» отошли назад, к холмам Буды, в последней отчаянной попытке обороны, взрывая по пути за собой мосты над Дунаем. Они не намеревались возвращаться… а это значило, что жители Пешта могли вернуться к обломкам дорог и к разрушенным домам, что остались от их города. Чувствуя себя в безопасности впервые за много месяцев, Мария решила отметить свое освобождение, сказав Андрашу, что он снова мог использовать свое старое имя, которое он практически уже забыл: Малешевичи снова стали Гроф.
Андраша, столько уже повидавшего за восемь лет жизни, данная новость привела в недоумение: «Я настолько сильно поверил в то, что я Андраш Малешевич, что в тот момент я был шокирован». А потом «значительность свободы использования своего настоящего имени меня опьянила». Он был так взволнован, что рассказал другу правду – а тот, в свою очередь, рассказал отцу, который позвал мальчика к ним в гости и стал расспрашивать его, записывая все, что слышал в ответ.
«Я начал дрожать от страха и гнева, которые накапливались внутри меня», – вспоминал Энди. Он рассказал матери, что случилось, но она успокоила его и сказала, что ему незачем больше волноваться; немцы уже ушли. Однако реакция мальчика не была вовсе не обоснованной: некоторые венгры уже шпионили за своими соседями в интересах Советов.
Мария вскоре объявила о том, что настало время возвращаться в их старый район. Мать с сыном собрали те немногие вещи, которые у них были, и отправились пешком в путь, по снегу, к старой квартире, расстояние до которой было около шестнадцати километров. Шестьдесят лет спустя Энди Гроув будет все равно вспоминать переход как сюрреалистическую картину: на это повлиял не только вид разрушенных районов города, который он когда-то знал, но и сама его реакция на все, что он видел вокруг. Настолько травмирован был Андраш опытом, который он испытал за половину своего детства, что, когда пробирался сквозь снег за своей матерью, проходя один ужас за другим (разрушенные здания, кратеры от гранат и снарядов, скелеты лошадей, которых зарезали прямо на дороге), он ощущал себя будто во сне или в кино… Что врезалось в его память более всего, так это безэмоциональная реакция на все, что он видел. «Я не был ни удивлен, ни потрясен тем, что мы видели». Сложно в этом ответе не разглядеть знаменитое упорство и стальную выдержку взрослого Энди Гроува, которые проявлялись в трудные времена в Intel.
Удивительно, но старый дом – как и пара других, стоявших перед ним, – был побит, но все еще стоял. Однако он тоже был занят незаконными поселенцами. И, пока владелец дома не разобрался с этой проблемой на следующий день, Мария и Андраш провели ночь в «Еврейском доме» из плохого прошлого, находившемся неподалеку.
Мать с сыном теперь настроились на возвращение к нормальной жизни. Не нужно и говорить о том, что вызов был более трудным для Марии, которой теперь необходимо было построить заново жизнь не только свою, но и своего сына. Тем более что теперь она, предположительно, была вдовой. Андрашу же жизнь теперь казалась счастливыми и бесконечными каникулами. Ему больше не приходилось волноваться по поводу немецких солдат или бомбежек, ему не нужно было запоминать второе имя или придуманную историю жизни, и, что больше всего его радовало, его мать решила, что ему не нужно было идти во второй класс до следующего учебного года, до которого еще было шесть месяцев. «Это было так, будто я оказался на бесконечных каникулах». Общительный для своего возраста, способный знакомиться с людьми, с большим количеством свободного времени и крайне недисциплинированный Андраш (как потом Энди признал) стал мальчиком, доставляющим беспокойство.
Мария теперь посвятила все свое время поискам мужа, от которого она ничего не слышала уже два года. Она спрашивала у всех, кого могла найти, и по официальным, и по неофициальным каналам, слышал ли кто о Дьерде. Но нет, ничего не находилось. Когда проходил слух о возвращении военнопленных, она шла на железнодорожную станцию и долго ходила по перрону в надежде увидеть там мужа.
Сын находил ее поведение раздражающим. «Мне было понятно, что она никогда не получит удовлетворяющий ее ответ. Я уже едва мог вспомнить своего отца, и теперь память о нем, и так-то бывшая не яркой, потускнела еще сильнее из-за одержимости моей матери».
Глава 30. Воссоединение отца и сына
В сентябре 1945 года, когда Андрашу исполнилось девять лет, в городе снова прошел слух о том, что венгерских военнопленных освободили из концлагерей, и они ехали в Будапешт на нескольких поездах. Поэтому каждый день Мария спускалась к станции, иногда даже с сопротивляющимся Андрашем… и каждый день возвращалась расстроенной.
Она очень рассчитывала на тайный свист, который они с Дьердем придумали после свадьбы. Его целью было найти друг друга в случае разлуки. Каждый раз, когда Мария была на станции, она напрягала слух, в надежде услышать этот свист. И вдруг однажды, когда военнопленные сходили с поезда и в своей потрепанной одежде волочились мимо Марии, ей показалось, что она услышала этот свист! Она кинулась искать в толпе, в то время как Андраш, который был уверен, что она сошла с ума, ныл.
Однако же внезапно «истощенный мужчина, грязный и в потрепанной солдатской форме» появился у двери вагона. Андраш не знал, как реагировать: «Я был ошеломлен. Это должен был быть мой отец, но я не знал его. Я должен был любить его, но я не был уверен в том, что я испытываю… Мне было неловко, что я был не прав». [198]
Дьердь Гроф побывал в аду – и внешний вид его этому соответствовал. Многие из его товарищей погибли – если не в бою, то от болезни и холода. И Дьердя трудности еще не оставили. В апреле он написал родным письмо, которое они получили только после его возвращения. «Мои дорогие, похоже, что конец будет здесь и мы больше не увидимся. У меня еще одно препятствие – новое заболевание, какая-то кожная язва. Она растет изо дня в день. Лекарства нет. Они не знают, как это вылечить… Похоже, мои старания за последние три года были безуспешными. Все, что я сейчас хочу, – это увидеть вас; знать, что вы живы. Но я уничтожен. Только моя любовь к вам еще дает мне силы, чтобы жить». [199]
198
Grove, Swimming Across.
199
Там же.
Дьердь был готов принять на чужбине жалкую смерть, которая так его и не постигла. В отличие от тысяч других солдат, он жил, чтобы увидеть свою семью. И, как многие, которые пережили все ужасы войны, он не говорил о ней во время долгого восстановления, а также и после него. И только будучи стариком, он рассказал Энди о варварстве, которое испытал на себе в концлагере от литовцев, которые охраняли их там. В своих мемуарах Энди писал: «История, которая впечатлила меня больше всего, была о том, как однажды, посреди морозной ночи, батальон моего отца раздели догола и заставили лезть на деревья, а охранники обрызгивали их ледяной водой и смеялись, когда, один за другим, люди падали с них, замерзшие заживо». [200]
200
Там же.