The Psychopatic Left
Шрифт:
Другим признаком его расстройства было частое использование Марксом «скатологических слов» в переписке с Энгельсом. Доктор Натаниэль Вайль, американский экономист и бывший коммунист, говоря о Марксе, заявляет, что «его любимое выражение в его письмах Энгельсу - «дерьмо»». Его типичное описание тех, кого он не любил, было «это дерьмо». Его юношеская поэзия, которая так встревожила его отца, характеризуется смертью, распадом и разрушением:
Так Бог вырвал из меня всё моё В проклятии и мучении судьбы Все миры Его невозвратимо исчезли!
Мне не осталось ничего, кроме мести!
Я
Холодной и ужасной будет его вершина. Основание его — суеверная дрожь, Церемониймейстер — сама чёрная агония.
Кто посмотрит здоровым взором,
Отвернётся, смертельно побледнев и онемев, Схваченный слепой и холодной смертностью, Да приготовит его радость себе могилу.
Ибо он отбивает время и даёт знамения.
Всё смелее и смелее я играю танец смерти.
И они тоже: Оуланем, Оуланем!
Это имя звучит, как смерть.
Звучит, пока не замрёт в жалких корчах.
Стой! Теперь я понял.
Оно поднимается из моей души
Ясное, как воздух, прочное, как мои кости...
И всё же тебя, олицетворённое человечество, Силою моих могучих рук Я могу схватить и раздавить с яростной силой
В то время как бездна сияет предо мной и тобой в темноте,
Ты провалишься в неё, и я последую за тобой Смеясь и шепча на ухо:
«Спускайся со мною, мой друг!».
Адские испарения поднимаются и наполняют мой мозг,
Пока не сойду с ума и моё сердце в корне не переменится.
Видишь этот меч?
Князь тьмы продал его мне.
Мир должен быть разрушен с проклятиями.
Я сдавлю руками его упрямое бытие.
И, обнимая меня,
он должен безмолвно угаснуть
И затем вниз - погрузиться в ничто,
Совершенно исчезнуть,
не быть, — вот это была бы жизнь.
Слова, которые я учу, смешались в дьявольскую смесь.
Так что каждый может думать,
что ему угодно!
С презреньем я швырну мою перчатку Прямо в лицо миру.
И увижу падение пигмея - гиганта,
Которое охладит мою ненависть.
Тогда богоподобный и победоносный я буду бродить По руинам мира,
И вливая в мои слова могучую силу,
Я почувствую себя равным Творцу.
Я утратил небо И прекрасно знаю это.
Моя душа, некогда верная Богу,
Предопределена теперь для ада.
Мне не осталось ничего, кроме мести,
Я высоко воздвигну мой престол,
Холодной и ужасной будет его вершина,
Основание его — суеверная дрожь.
Церемониймейстер! Самая чёрная агония!
Кто посмотрит здравым взором —
Отвернётся, смертельно побледнев и онемев, Охваченный слепой и холодной смертью.
Всё сильнее и смелее я играю танец смерти,
И он тоже, Оуланем, Оуланем Это имя звучит как смерть.
Звучит, пока не замрёт в жалких корчах.
Скоро я прижму вечность к моей груди И диким воплем изреку проклятие всему человечеству.
Мои стихи, необузданные и дерзновенные,
Да вознесутся к тебе о, сатана, царь пира.
Прочь с твоим краплением, священник,
И твоим заунывным пением.
Ибо никогда о, священник,
Сатана не будет стоять за тобой.
Твоё дыхание о, сатана,
Вдохновляет мои стихи;
Твоя молния потрясает умы.
Сатана милостив;
Подобно урагану,
С распростёртыми крыльями он проносится.
О, народы! О, великий сатана!
«Мир должен быть разрушен с проклятиями» - такой была цель молодого Маркса в отношении мира и человечества. Его идеологическая рационализация этого разрушительного принуждения была проявлена в форме большевизма спустя несколько десятилетий после его смерти.
Что касается характера Маркса, то относительно этого были согласны все, кто знал его, от отца Маркса до тех, кто вблизи наблюдал за ним в политике, как, например, лидер анархистов в «Интернационале» Михаил Бакунин, который так писал о Марксе:
«Мы виделись довольно часто, так как я весьма уважал его за науку и страстную и серьезную приверженность делу пролетариата, хотя и постоянно смешанную с личным тщеславием. Я с жадностью искал разговоров с ним, всегда поучительных и возвышенных, когда они не вдохновлялись мелочной злобой, то, что случалось, увы, слишком часто. Однако никогда между нами не было полной откровенности. Наши темпераменты не выносили друг друга. Он называл меня сентиментальным идеалистом, и он был прав; я называл его вероломным и скрытным тщеславцем; и я был тоже прав».
Наблюдая за Энгельсом и сравнивая его с Марксом, Бакунин утверждал, что Энгельс «не меньше владел мастерством политической клеветы, лжи, и интриги».
В ситуации, когда подобное привлекает подобных, Маркс, очевидно, сформировал вокруг себя кружок, который обладал теми же самыми чертами, как и он сам. Бакунин писал о грязной атмосфере социалистических организаций везде, куда входили Маркс и его последователи:
«Немецкие рабочие, Борнштедт, Маркс, Энгельс - особенно Маркс, отравляют атмосферу. Тщеславие, недоброжелательность, сплетня, претенциозность и хвастовство в теории, и трусость на практике. Диссертации о жизни, действии и чувствах - и полное отсутствие жизни, действия и чувств - и полное отсутствие жизни. Отвратительная лесть более передовых рабочих - и пустой разговор. Согласно им, Фейербах - «буржуа», и эпитет БУРЖУА! бесконечно выкрикивают люди, которые с головы до пят являются большими буржуа, чем любой в провинциальном городе - короче говоря, глупость и ложь, ложь и глупость. В такой атмосфере никто не может даже дышать свободно. Я избегаю их, и я открыто объявил, что не пойду в их Kommunistischer Handwerkerverein [коммунистическое профсоюзное общество] и не буду иметь никакого отношения к этой организации».
Некрофильская драма Маркса была сыграна в России в 1917 году. Одним из первоначальных лидеров и теоретиков ее был Лев Троцкий, энтузиазм которого по поводу террора делает его Маратом большевизма, несмотря на то, что вину за это широкая публика обычно возлагает на его Немезиду, Сталина. Именно Троцкий, как Марат, заложил идеологическую основу для Красного террора, и как Марата (которого называли «другом народа»), Троцкого тоже многие рассматривают как фигуру доброго дедушки, который смог бы избежать тех эксцессов, ответственным за которые считается Сталин.