Тиамат
Шрифт:
Ползти, как змей, пришлось недолго. Немного успокоившись и оглядевшись, отметил, что мрачным интерьерам логова позавидовал бы профессиональный палач. Чего тут только не было! Переносная дыба, «железная дева», свисающие с потолка цепи и множество плёток на стенах. Тиски и небольшой пресс в бурых пятнах намекали, что хозяйка умеет черпать удовольствие в боли. Шкафы с щипцами и наручниками соседствовали с картинами, написанными в устрашающе анатомическом стиле. Сири впору открывать музей пыток.
Осматривая ее арсенал, я не всегда понимал принцип действия инструментов.
Нет, моя фантазия тут пасовала. Для такого полета я слишком примитивен и прост. Сири явно духовно богаче, раз столько знает про боль. Да и в сексе, похоже, просто царица. Уж в этом ее не догнать.
За мыслями о возбуждающе порочных наклонностях не сразу обратил внимание на странный предмет. На стене между прессом и гильотиной висела крабья клешня. Этот арт-объект выбивался из экспозиции подозрительно начищенной медью. Кончик маняще блестел, как бы подсказывая куда нажимать.
Забыв осторожность, я потянул его вниз. Лязг невидимого механизма заставил меня отшатнуться. По коже пробежали мурашки, но на этот раз всё обошлось. Стена дрогнула и отъехала в сторону, открыв тайный проход. За ним была клеть. Черные свечи, мерцающий узор силовых линий на полу…
Я наклонился и осторожно потрогал. Они еще теплые. Значит, Сири внизу.
Прыгнуть к ней? Но нас будет двое, а питомец один. Дубль в канале часто приводил к «голосам в голове». Выбраться из шизофреника будет непросто, но по-другому Сири уже не найти.
Интуиция подводила редко, а сейчас она буквально вопила от страха. За свалившимся на локу разломом угадывалась зловещая тень. Незримое присутствие какого-то темного божества. Его вязкий и заинтересованный взгляд я чувствовал кожей. Будто застыл перед паутиной, в центре которой затаился паук. Почти вижу вокруг эти липкие нити. Осталось сделать лишь шаг…
Решено! Надо спускаться. Все ответы внизу.
Треск затаившегося под потолком сверчка отсчитывал последние часы жизни. Их не так много осталось. Этот звук отрезал время точно ножом – ритмично и быстро. Настоящее таяло в прошлое, а будущего, скорее всего, нет. Я обречен, палач уже где-то точит топор. Прощальная ухмылка Лавруши не оставляла иллюзий.
Преступников обычно казнили на площади. Надеюсь, для меня всё кончится быстро. А вот ведьмы на легкую смерть рассчитывать не могли. Из-за меня Ниму ждет страшная участь. Наверное, сожгут на костре. У нас это любят. Толпа быстро превращает в зверей.
Да, был шанс спастись, но он бессмысленно и тупо упущен. Теперь одна часть меня гордилась собой, зато другая вопила от ужаса. Страх прожорливым червем выедал изнутри, погрузив в леденящее ожидание смерти.
Человек всегда боится того, что не знает. А можно ли познать смерть? Любое изменение – ее репетиция. Каждый понимает, что когда-то умрет. Ужас невыносимого обезболен обыденностью и незнанием времени, которое осталось прожить. У меня этой спасительной иллюзии не было. Хорошо бы ее чем-нибудь заменить.
Отчаяния добавляла логика: посмертия нет, его не присвоить. Ничто не появляется из ничего, не исчезает бесследно, но наследование не есть продолжение. Смерть существует не для меня, свою я никогда не увижу. Ее свидетель будет кто-то другой, что мне до этого?
А еще можно утешать себя тем, что всё рано или поздно закончится. Сомнительный в эффективности аргумент. Когда он кого успокаивал? Точно уж не меня.
Поежившись, вдруг понял, что бояться меньше не стал. Страх трудно лечить философией. За него я презирал себя и ненавидел скелета. Кто просил лезть ко мне в душу? Там и так черт знает что… А это недомертвие только и может злорадно глумиться над узником. Ему-то, понятно, ничего не грозит. Он уже мертв.
– Из небытия вышел и туда же уйдешь, – проворчал тот, легко считав мысли. – Что плохого в небытии? Оно не беспокоило в прошлом, отчего ж пугает так в будущем?
– Там не было того, кто мог бы бояться, – машинально ответил я. – А здесь он есть…
– И скоро не будет! Проблема исчезнет, всё хорошо! – продолжал издеваться скелет.
Сволочь! Зачем мне с ним разговаривать? У мертвеца нет воспоминаний. Он не поймет предсмертной тоски живого. Прощания со всем, что уйдет навсегда: улыбки ясноглазой девчонки, аромат бабулиной стряпни по утрам и тихие вечера у камина.
– Подобными картинками себя лишь разжалобишь! – с иронией отметил скелет. – Воспоминания кажутся ценными, но сколько из них уже благополучно забыл? Как видишь, в этом нет катастрофы. Ты как старуха над сундуком с ненужным тряпьем.
– Ты не поймешь, если у тебя всего этого нет, – возразил я. Да что он знает о живых? Ведь это есть «мы» – память, привычки, характер… И сумма всего себя очень ценит. Никто не захочет из нее ничего вычитать.
– А если чуть вычесть, в какой момент «я» станет «не я»? – не унимался скелет. – Когда кучу уже нельзя назвать «кучей»? Десять, пять или три?
Я лишь устало вздохнул. Жаль, не умею не думать. Как утомительно, когда от назойливого собеседника нельзя спрятать мысль!
– Ты прячешься лишь от себя! – едко добавила нежить.
– Хорошо, пусть каждый миг существует новое «я», раз ум и тело меняются, – признал, наконец, я. – Память, настроение, клетки – всё за что ни возьмись. Но в этой сборке изменчивого постоянна осознанность. Это же факт!
– Постоянна? А как же обморок, глубокий сон без сновидений, тупица? Там никакой осознанности вроде бы нет, – тут же уличили меня, издевательски щелкнув костяшками.
– Чтобы утверждать отсутствие, надо уже быть! – возразил я. – Осознать неосознанность некому, пауз в ней нет.
– Отлично. Так эта «осознанность» у всех разная или же нет? – хихикнул скелет.
– Нет, – неохотно подтвердил я, увидев подвох. – Она пуста от качеств ума.
– А если так, можно ли ее потерять? – мой оппонент вопросительно посмотрел на мышку. Та внимала с трепетом. Жрать, небось, хочет. Продалась за корм.
Можно ли потерять? Вот этот непростой вопрос всегда ставил в тупик. Чтобы потерять, надо быть, а если ты есть, тогда что потерял?